сопровождалась молитвами и чтениями. Считалось, что именно царь должен был выполнить ритуальные действия и огласить комментарии, которыми эта деятельность сопровождалась. Обнаруживалась некая двусмысленность, которая не находила себе адекватного разрешения. Становилось уже непонятно, что же — статуя или птица — было адресатом всех этих действий и заклинаний, транслирующим их божеству. Фактически можно увидеть здесь желание полностью отождествить оба эти проявления божества. Если теоретически целью обряда продолжала быть птица, то за ней угадывалось присутствие самого бога.
Как бы то ни было, теперь мы подходим к моменту облачения, с повторным надеванием повязки на голову, вышитой ткани и вуали. Длинное моление, перечисляющее далее многочисленные амулеты, которыми украшают бога, относится как к самому богу, так и к его священному животному, хотя, с другой стороны, возникает вопрос, могла ли птица спокойно переносить все эти манипуляции. Все эти драгоценные украшения, будучи амулетами, очевидно, имели защитную функцию. Форма, которую придавали этим амулетам, и материал для их изготовления всегда имели особое значение. Однако самих предметов, надетых на статую или же на сокола, было недостаточно для достижения нужного результата. Самые важные символы, изображающие божеств-защитников, чертили на песке, который находился под носилками. Вокруг них с помощью палочки из тамариска был нарисован магический круг. Очевидно, эта палочка давала очерченному ей контуру способность удалять и побеждать противников божества. Изображение на земле красной охрой подкрашенного глаза (так называемый
Теперь пора было готовиться к ночи. От этого опасного времени суток также надо было защититься, но совсем особым образом. Сверху на одеянии божества делали узел, который развязывали с наступлением дня. Этот узел, очевидно, должен был служить преградой для злых духов, которые могли отважиться подобраться к богу. Когда этот узел развязывался утром, злые силы, конечно, освобождались; и этот освободительный жест сопровождался разбиванием сосуда, что имело целью уничтожить врагов.{816} Затем божество кормили молоком. Этот напиток — напиток рождения, а следовательно, и возрождения бога, — также должен был окончательно отогнать демонов ночи, которые могли еще подойти к нему близко. Чтение защитных молений возобновлялось, обеспечивая новое появление солнца. Вдобавок к этому снова читались формулы, предназначенные для того, чтобы «отвести дурной глаз на рассвете».{817} В этом свою помощь мог оказать Тот. Он обращался к Ра с мольбой, прося его защитить пробудившегося бога от любого мстительного духа, освободить его от всяческого возможного зла, откуда бы оно ни пришло: «Люди или божества, души умерших, прославленные или нет, да не совершат они того, что замышляют их сердца против него! Живой облик, живой сокол, единственный бог, порожденный на свет Сияющей, пусть руки Всемогущей защитят его члены! Он — сокол в юности свой, внутри своего гнезда в Хеммисе».{818} Происходит некий сдвиг: пробудившийся сокол-птенец сам уподобляется младенцу Хору, сыну Исиды, в его убежище из папируса. Теперь его будет защищать его мать Исида. Отныне молодой бог описывается в своем новом окружении: он ловит врагов, как птиц, и обеспечивает свою победу над Сетом и его злодейской свитой.
На этом бесконечная церемония в храме почти завершается. Бог должен еще подвергнуться действию гимнов и защитных заклинаний. В одном из них каждая часть тела царственного сокола уподобляется особому божеству, что составляет своего рода телесное перечисление всего египетского пантеона: считалось, что это обязательно должно защитить бога от всякого зла. В молитвах старались не забыть все божественные силы, населяющие Вселенную, чтобы призвать их в свидетели наконец завершившейся коронации: «О вы, боги, что на небе, боги, что на земле, боги в Ином мире, в водах, на юге, на севере, на западе, на востоке! Если венчается на царство живой образ, живой сокол, то это вы (таким же образом) венчаетесь на царство… Это — Хор, сын Исиды: его око на его челе, и его урей перед ним. Владычица страха, ужасающая, она поражает людей в лицо их, она поражает духов и умерших в лицо их, поднимаясь на крыльях своих, когда она возвращается на Землю бога». Итак, Хатхор обеспечивает живому богу свою защиту — до такой степени, что ее причастность к соколу может быть выражена в словах: «Твое бытие — его бытие (и) твоя жизнь в его членах».{819} Церемонии избрания и интронизации божественного сокола со всеми их перипетиями благополучно достигали своей цели, жизненно важной в рамках господствовавшей в Египте концепции функционирования и равновесия Вселенной. Объединив в своем лице всю возможную божественную помощь, живой сокол, в свою очередь, обеспечивал на год одновременно защиту Ра, обновление солнца и самого царя.
Когда церемонии заканчивались, священная птица включалась в повседневную жизнь храма. Тогда процессия покидала главное святилище, чтобы участвовать в трапезе для Шу, сына Ра, которого изображал царь. Эта трапеза — первая за день — оставаясь праздничной, была уже трапезой ежедневного ритуала, о котором мы говорили выше. Перед живым соколом и статуей ставили блюдо с приношениями. Выбор блюд, очевидно, сообразовывался со вкусами священной птицы. Меню состояло из кусков говядины и дичи. Эти рубленые куски мяса вместе с тем символизировали пленных и убитых врагов. Трапеза, по уже знакомому образцу, становилась символическим уничтожением врага и поглощением его силы и могущества.{820} Всё последующее подкрепляло постепенное возвращение к обычной жизни храма. Совершались воскурения благовоний, аромат которых, как считалось, отождествлялся с вкусным запахом мясных яств, чтобы бог «принял пищу в ее аромате».{821} Хотя приношения и предназначались живому существу, внутри его собственного храма, вполне очевидно, что с ним обращались точно так же, как и со статуей божества. Куски мяса оставались все еще недоступными для его земного аппетита: только ладан «передавал» ему их аромат. Конечно, речь идет о чисто ритуальном свойстве курения. В более прозаическом смысле, насколько нам известно из скромной хозяйственной ведомости на поставки, священный сокол какого-то города (может быть, и не Эдфу) получал в качестве пищи мясо осла — то есть своего природного врага Сета.{822} В течение года сокол так и жил, ничего не ведая (как, впрочем, и мы) о той участи, которая должна была его постигнуть. Став на время вместилищем божества, он должен был сыграть свою фундаментальную роль гаранта возрождения сил царя и вселенского порядка, организованного Ра.
Характер материала, который связан с быком Аписом, происходящим из Мемфиса или Саккары, совсем иной. О животном в пору его жизни у нас мало сведений. Наоборот, посвященный ему погребальный культ оставил множество археологических свидетельств первостепенной важности. Здесь мы находимся в положении, прямо противоположном тому, что связано с соколом из Эдфу. В отличие от него Апис принадлежал к той категории священных животных, которые с рождения несли на себе особые приметы своего предназначения и воплощали божество в течение всей жизни. В то же время этот бык был тесно связан с царем. Его культ засвидетельствован в Мемфисе еще на самой заре египетской истории. Мы не знаем, было ли это животное первоначально совершенно независимой божественной сущностью, но застаем его уже тесно связанным с личностью фараона, получающим от него свою производительную силу. Очень быстро он становится живым символом династического бога Птаха, его воплощением. Позднее он ассоциируется с Осирисом и Ра: у последнего он, видимо, заимствует диск, который носит между рогов.
После смерти Аписа жрецы храма Птаха должны были искать по всем пастбищах Египта по известным им внешним признакам теленка, который должен был наследовать ему. Бык должен быть черной масти с белыми пятнами, в первую очередь на лбу, на шее и на теле. Согласно античным авторам, этих отметин должно было быть всего двадцать девять.{823} После того
