Растянувшаяся по озерным водам процессия представляла собой жутчайшую фантасмагорию, и стоило ли удивляться, что оно поразило воображение Ростопчина. Потрясло настолько, что всегда расчетливый граф даже подумал, а не рехнулся ли он от пережитого? Или пришло возмездие за подожженную и уже окрасившую ночь багровым заревом, полыхающую Москву?
Достоверных ответов на происходящие безобразия у Федора Васильевича не было, а разбираться в переживаниях он не видел никакого прока. Лучшим решением было незамедлительно исчезнуть с места мерзкого сборища, а в дальнейшем о пережитом этой ночью благоразумно помалкивать. Как подсказывал многолетний опыт царедворца, не такие страсти забывались, и зрелища почище изглаживались из памяти без следа. Вот потому, когда в жизни Федора Васильевича приключалось что-либо значимое, вместо ответов по существу дела он любил многозначительно замечать: «Не бойтесь ничего: нашла туча, да мы ее отдуем; все перемелется, мука будет».
Впоследствии, когда мучивший и казавшийся неразрешимым житейский вопрос так или иначе сам собой разрешался, всякий убеждался в мудрости и прозорливости Ростопчина, заранее и в присутствии многочисленных очевидцев предрекавшего, что «все перемелется». Казалось бы, пустячок, не стоящая упоминания деталь, однако знающие люди подтвердят, что именно из таких мелочей и складывается репутация, а на таких «пустячках» семимильными шагами восходит человек на вожделенный Олимп, попутно собирая чины и богатства.
Хотя зрелище столь необычной процессии мертвецов овладело вниманием генерал-губернатора, умом он ясно понимал, что надо успеть скрыться до той поры, пока невероятная кавалькада не достигла берега. Стремясь удержать в памяти невообразимое шествие, граф напоследок окинул его взглядом и по-воровски стал пятиться из поросшего кустарником склона.
«Соглядатай!» - раздался за спиной звучный женский голос, и большой медный котел обрушился на многострадальную голову Ростопчина, разнося над окрестностями гулкие раскаты грома.
Падая на землю, Федор Васильевич успел разглядеть, как его окружает несчетное число нагих женщин, чьи лица были укрыты странными и, по большей части, пугающими масками. Он разглядел рогатые козлиные и пушистые лисьи головы, заметил покрытые перьями головы птиц и даже заприметил диковинные сплетенные из соломы личины.
Ростопчина снова связывали, опутывая травяными веревками, а может, пеленали как младенца, в лоскутные тряпицы. В этот момент генерал-губернатор плохо отдавал себе отчет в том, что происходит и какая судьба его ожидает на фантасмагорическом сборище разнузданных ведьм и мертвецов, скачущих на жареной и запеченной снеди.
«Соглядатай, соглядатай! Нами пойман соглядатай!»
Неистово визжали ведьмы, со всей силы стегая графа по спине ивовыми и березовыми вицами. Самое удивительное заключалось в том, что Федор Васильевич понимал, что чертовки лупят так, что мясо отстает от костей, но при этом он не чувствовал никакой боли.
Поглумившись над пленником вволю, зловредные чертовки увенчали его голову венком из ядовитых фиолетовых цветов аконита, называемого в народе «черным зельем» и «песьей смертью». Предание гласило, что его цветы впитали в себя синее пламя преисподней, потому как родились они из слюны адского стража трехглавого Цербера.
Давным-давно с помощью ядовитого растения отравители сводили своих недругов в могилу, а охотники натирали его соком острия своих копий и стрел, чтобы даже очень сильный зверь не ушел от погони. После того, как его ядом был отравлен великий воин и могучий правитель Тамерлан, фиолетовые цветы аконита стали означать измену, коварство и скрытную месть.
Городские и деревенские чертовки это растение почитали, с гордостью величая «ведьминым цветком». Они сравнивали с губительной силой яда свое манящее очарование, порождающую в обвороженном пленнике безответную любовь до беспамятства, безропотную покорность и мучительную погибель, которую приносит своему избраннику ведьма. Такова для простого смертного была цена за безрассудную тягу обладать тем, чего больше всего человек должен опасаться.
В тайне от посторонних глаз растили ведьмы цветы «черного зелья», не покладая рук возделывали и охраняли свой отравленный сад, как некогда с благоговением служили волхвы священным рощам. Проведав о том, опытные инквизиторы всегда посылали вперед себя искусных следопытов искать аконит, зная, где встретишь эти цветы, там отыщешь и ведьму.
Но теперь, в ночь осеннего полнолуния на Воробьевых горах ничто не угрожало ведьмам. Зачарованные и охраненные лунным светом, одержимые стихийными духами, они неистово танцевали и кувыркались, словно древние вакханки. Горе было тому, кто попадался им на пути или был застигнут врасплох, как несчастный московский генерал-губернатор!
С неистовыми воплями ведьмы подняли его над головами и тащили подобно тому, как легионеры победно несли на руках своего императора. Истекающий кровью, отравленный ядом «ведьминого цветка» Ростопчин, с трудом различая на помутневшем небосводе сияющую луну, то и дело повторял: «Подловили таки… погубили…»
Притащив графа на утопающую в лунном свете поляну, ведьмы не церемонясь, бросили его на сваленные горкой вязанки хвороста и принялись водить вокруг него бесстыжий, исполненный похоти хоровод, сопровождая танец скабрезными шутками и непристойными телодвижениями.
«Напрасно во времена своего генерал-губернаторства ведьм из внимания упускал, - глотая воздух, словно выброшенная на берег рыба, рассуждал Ростопчин. - Италию вдоль и поперек объездил, а разумеющего по ведьмам человечка оттуда не прихватил. Ой, как бы сейчас сгодилось…»
Тем временем ужасающая процессия достигла поляны и, ехавший впереди знаменосец, внезапно осадил жареного каплуна возле Ростопчина, брошенного на вязанки хвороста.
Черными провалами пустых глазниц скелет внимательно осмотрел пленника и, оборачиваясь к остановившемуся шествию, с силой вонзил в землю свой пылающий вертел.
«Теперь, верно, жечь станут, а затем пепел по ветру развеют, - представил свою судьбу Федор Васильевич. – Любопытно, а последнюю волю они выполняют или убивают, как тати? Конечно, как тати! Разве можно от их мерзкой братии ожидать чего другого?!»
- Идите все ко мне! - властно разнеслось над лунной поляной, сопровождаясь оглушительными раскатами грома. - Живые и мертвые, ко мне!
Ведьмы немедленно прекратили разнузданные пляски, а мертвая процессия, покинув только что сошедший с углей и жаровен съедобный транспорт, тотчас направились к возвышавшемуся над поляной черному холму.
Вначале Ростопчину показалось, что это сваленное грозой кряжистое дерево с некогда огромной, раскидистой кроною. Однако, присмотревшись, генерал-губернатор сумел разглядеть груду валунов, обмазанных черной глиной, залегающей у подножия Воробьевых гор.
Вверху был установлен трон, впрочем, это могло быть и высокое античное ложе, на котором в древности императоры возлежали во время пиршества. Самым удивительным в этом зрелище Ростопчину показалась зависшая над Воробьевыми горами луна, которая недвижимо стояла над рукотворным курганом и озаряла трон серебристым мерцанием.
«Вот так штука! Только и осталось, что увидеть их омерзительного предводителя!» - Ростопчин изо всех сил тянул шею, но никакой фигуры на троне разглядеть не мог.
Не стыдящиеся своей наготы ведьмы и мертвецы, не повергаемые тлением в прах, с покорной почтительностью выстраивались ровными шеренгами перед сияющим троном, который величественно возвышался над пробудившейся округой.
Вот они разом преклонили колени, и серебряные лучи брызнули с неба, заскользили по оцепеневшим телам. Лучи проникали под кожу, напитывали лунной силой, придавая женскому естеству особое фосфорическое мерцание. Мертвой же свите они возвращали неподверженную тлению плоть, в которой теплилось подобие жизни.
В этот момент Федору Васильевичу даже почудилось, что живые переплелись с мертвыми, словно скручивающиеся под землей корни деревьев.
Едва завершилось магическое действо, как тут же грянул квартет из лесных рогов или валторн. Пьянящие, стихийные звуки показались Ростопчину донельзя знакомыми и тревожащими воспоминания. Забываясь, он стал напевать плывущую над поляной волшебную мелодию, совершенно не к месту гадая,
