Для оставшихся и каким-то невероятным образом уцелевших в Москве дворян, а также образованных купеческих сынов было придумано развлечение получше. Вместо существовавшего до войны знаменитого Английского клуба на Петровке был учрежден Французский клуб, который располагался в бывшей резиденции московского генерал-губернатора, знаменитом особняке Нарышкинского барокко на Лубянке.
Известно, что в предвоенные годы излюбленным занятием просвещенного московского общества, несомненно, являлись карты. «Банк», «рест», «квинтич», «макао», «рокамболь», «фараон», «штосс», «экарте», «три и три» - перечислять разновидности карточной игры, бывшие в большой моде среди игроков, все равно, что пересказывать популярных героев и богов знаменитого певца Гомера. За каждым названием скрывается свой миф, порождающий легенды и суеверия, чтобы однажды превратиться передающийся из уст в уста карточный эпос!
Всеобщее увлечение и даже поклонение карточной игре, которую многозначительно называли не иначе как «делом», явилось отнюдь не из праздного желания занять себя чем-нибудь оригинальным, не благодаря стремлению развеять извечную русскую скуку и вовсе не ради наживы. О, нет! Хотя все перечисленные элементы и были неотъемлемой частью всякой игры, но сводить к ним всю глубину русского картежничества было бы суждением поверхностным до чрезвычайности.
Подобно средневековым алхимикам, не сводившим свои изыскания к одному извлечению золота, но именовавшие опыты «Великим Деланием», русское картежное дело так же становилось для своих адептов философией жизни, своеобразной религией, верховной богиней которой выступала госпожа Фортуна.
Попытать судьбу, поставив на кон деньги, честь, а порой и саму жизнь, чтобы однажды заключить легкомысленную Удачу в свои объятия и, быть может, ощутить самого себя Богом – вот в чем заключалось подлинное счастье игрока, вот что составляло его священную веру и беззаветное служение!
На эту священную страсть коллежский асессор Корбелецкий присоветовал Наполеону ловить увлекающуюся русскую душу. И ведь не ошибся, не просчитался ни в чем, злодей!
Стоило Французскому клубу зажечь в люстрах и канделябрах бывшей генерал-губернаторской резиденции бесчисленные свечи-аплике, а на окна поставить роскошные масляные лампы, как тут же на их свет стали слетаться застрявшие и уцелевшие в сожженной Москве горе-мотыльки.
Не как прежде, на роскошных поездах, или в собственных каретах. Даже не в колясках и кибитках, а пешком и воровски озираючись, пробирались оставшиеся в живых легкомысленные московские повесы, надеясь в карточных баталиях одолеть французов и тем самым утереть им нос.
Общество в Лубянском особняке собиралось невообразимо пестрое. Среди шитых золотом мундиров то и дело мелькали плюсовые фраки и синие панталоны модников. Иной раз вовсе попадались персонажи в старомодных шелковых сюртуках и камзолах, по-видимому, без труда переживших московский пожар в кованных сундуках.
Заправляли всем, разумеется, французские штабные офицеры, среди которых было немало как подлинных ценителей карт, так и наживающих состояние шулеров.
Приходящие в клуб купеческие сынки смущались неимоверно, но старательно пыжились и степенно мялись, жутко коверкали слова, скорее напоминали не гостей, а пришедшую в губернаторский дом делегацию просителей. Устроители картежных вечеров моментально брали их в оборот, ласково называя на французский манер. Прежний «Ванька» вдруг превращался в «Жано» и, покидая клуб на рассвете с совершенно выпотрошенными карманами, был несказанно счастлив и признателен самым галантным господам в мире.
Атмосфера в собрании была нарочито дружественной, располагающей к легкому и приятному времяпрепровождению. Для изголодавшихся «русских друзей императора», как французы называли собиравшихся на игру пустоголовых повес, был специально организован большой буфет, в котором угощали чаем, кофе и ромом, а так же вдоволь снабжали сладостями и даровым печеньем.
Верховодил Французским клубом поспешно вызванный Мюратом из Неаполя и только что прибывший в расположение французской армии блестящий двадцативосьмилетний полковник, герой Аустерлица и Гаеты, дуэлянт, светский лев и заядлый картежник Карло Филанджиери, князь ди Сатриано, герцог ди Таормина.
Именно в этот клуб, пройдя через все возможные преграды и опасности, через сожженную неприветливую Москву пробирался небесно красивый семнадцатилетний юноша по имени Рафаил Зотов.
Его происхождение, как и сама судьба, заслуживают отдельного пристального рассмотрения.
Отцом Рафаила был внучатый племянник последнего Крымского хана Шагин-Гирея, который после падения Бахчисарая попал в Петербург и так приглянулся Екатерине, что она тут же пожаловала мальчика фамилией своего молодого фаворита, именем Михаил и стала его крестной. Мальчик вырос, став офицером в окружении императора Павла, восхищавшегося его неимоверной физической силою и талантом к верховой езде. Когда император узнал, что Михаил Зотов прижил от какой-то крестьянки ребенка, то незамедлительно захотел его увидеть.
«Бог мой! Сущий ангел! - восторженно воскликнул Павел, когда к нему подвели мальчугана годиков трех, золотоволосого с неимоверно выразительными лазоревого цвета глазами. - Нет, вылитый архангел Рафаил!»
После свидания, потрясшего воображение императора, он незамедлительно приказал Михаилу Зотову жениться на крестьянке, которой тут же пожаловал дворянство. Во время таинства брака, на котором Павел присутствовал лично, третий, специально изготовленный венчальный венец, был возложен на голову маленького Рафаила.
К сожалению, в скором времени в жизни юного ангела последовало одно горе за другим. Вначале был убит обожавший его император Павел, а вскоре, находясь в дунайской армии князя Прозоровского, без вести пропал его отец. По Петербургу поползли слухи, что Михаил Зотов, после убийства обожаемого им Павла, не смог простить его смерти русскому двору и по памяти крови перешел на сторону султана. Так ли все было на самом деле или нет, доподлинно не известно, однако после этих событий маленького Рафаила ласково удалили из Петербурга в пожалованное его матери имение под Псковом…
Впрочем, и в Пскове Рафаил умудрился получить прекрасное домашнее образование, а бывшие приятели отца, ныне гвардейские офицеры в отставке, обучили юношу главным премудростям, потребным для настоящего дворянина, а именно виртуозно играть в карты, мастерски драться на дуэлях и великолепно разбираться в театре.
Прослышав о занятии неприятелем Москвы, воспитанный в духе «бури и натиска», выросший на романтических пьесах Шиллера, юноша решил, что пробил час его великого испытания и тут же записался в ряды ополчения.
Подбадривая себя, не уставая повторял, как молитву: «Если не оказалось в России ни одного человека, осмелившегося убить тирана, отомстив за поруганную честь своего Отечества, так это сделает он, Рафаил Зотов. Сын русской крестьянки, наследник Крымского престола, потомок Чингисхана».
Поэтому, после изнурительного пути, не отряхнув с себя дорожной пыли, юноша гордо поднимался по ступеням бывшей губернаторской резиденции. Быть может, здесь судьба подарит ему шанс добиться встречи с Наполеоном? Ради этого он готов на многое, даже на показную дружбу с французами, лишь бы втеревшись в доверие неприятелю, быть представленным ненавистному Бонапарту.
Роскошные, великолепные комнаты Ростопчинского дворца были ярко освещены и набиты разношерстным сбродом. Французы откровенно скучали, а всячески заискивающие перед новыми друзьями русские повесы, напротив, были словоохотливы и крайне возбуждены. Буфет оккупировали не понимавшие всей прелести общения купеческие сынки, без устали дующие из стаканов чай и, с нескрываемым наслаждением грызущие большие куски сахару.
Рассматривая собравшихся франтов с нескрываемым презрением, не желая тратить времени понапрасну, Рафаил направился в гостиную, где за длинным столом метал банк сам председатель.
Между тем игра близилась к концу, потому что желающих продолжить противоборство с герцогом ди Таормина находилось в избытке, но, к полуночи опустошив свои карманы, они утратили возможность к игре.
- Я хочу сделать ставку против всего вашего выигрыша, - подойдя к столу, невозмутимо заявил Зотов.
