Себастьяни нарочито улыбнулся и пошел прочь от стоящего на коленях маршала.
«Я и представить не мог, насколько глубоко и непредсказуемо овладевшее им помешательство… Безбожный Мюрат молится? Это просто смешно! Смешно и смехотворно! Сумасшествие, не более того! - Себастьяни вновь и вновь раздраженно хлестал себя перчаткою по ноге. - Павлин, клоун, шут гороховый! Не нашел ничего более стоящего метода, как проверить мою лояльность через свои разглагольствования о Боге! Или он наивно полагал, что я стану с ним спорить, рассмеюсь в лицо? Какой теперь просвещенный человек вздумает молиться, если наукой достоверно установлено и доказано, что никакого Бога никогда не было? Что ж, ваше величество, по мне и Бог не так уж плох!..»
У самых врат Себастьяни резко развернулся и посмотрел на окруженного солнечным сиянием коленопреклоненного Мюрата. Это мимолетное видение на мгновенье и удивило и обескуражило генерала. Но через пару минут ему стала очевидна причина этого причудливого явления. Просто через узкие, вытянутые окна храм наполнялся солнечными лучами встающего над Москвой нового утра.
Восторг маэстро Лесюэра, уже несколько дней разбиравшего и рассматривающего продолжавшие поступать из Вороново диковинные механические куклы, вскоре стал превращаться в профессиональный кошмар.
Грандиозные, превышающие человеческий рост фигуры требовалось не просто собрать, но и каким-то образом встроить в них бесчисленные пружины, шестеренки и рычажки. В каждую куклу - не меньше сотни. Сколько же требовалось поместить в особо сложные экземпляры, Лесюэр даже не мог предположить! При всем этом не было никаких инструкций и чертежей или хотя бы краткого описания как все это может работать, и уж тем более взаимодействовать между собой. Если же собирали куколы самостоятельно, они разваливались, а все усилия по встраиванию в них механизмов заканчивались тем, что при первых же движениях хрупкая конструкция корежилась и разлеталась на куски.
Лесюэр сразу же припомнил о механических чудесах мастеров восемнадцатого века, вроде Жака де Викансона, конструировавших вещи, не поддающиеся пониманию человеческого разума. Что там поднимающиеся комнаты с каминами или исчезающие бассейны с фонтанами былых веков! Теперь были в моде самостоятельно сочиняющие музыку и тут же ее исполняющие механические музыканты, летающие по воздуху птицы, шахматные игроки, обыгрывающие кого угодно и даже способные принимать участие в травле гончие псы! Конечно, разобрать на части эти новоявленные чудеса было легко, но понять, как все работает, а уж тем более собрать заново не представлялось никакой возможности.
«Как я смогу заставить двигаться по сцене кукол, даже если не предполагаю вариантов их сборки! Может, просто перебинтовывать их тряпками на рыбьем клею и расставлять подобно манекенам, а то взять да и подвесить на веревках? Нет, нельзя! Узнав о таких декорациях, не только Париж с Веною зайдутся со смеху, Москва и та обхохочется! Какая, позвольте спросить, после этого будет репутация у маэстро Лесюэра?!»
Композитор стал подумывать, не поступить ли ему по гениальному методу месье Ростопчина и сжечь кукол, свалив происшествие на таинственных поджигателей, а там пусть попробуют разобраться, кто виноват на самом деле. Самому представиться убитым горем, а тем временем выскользнуть из-под опеки Неаполитанского короля и попытаться примкнуть к труппе французских актеров. Там с успехом дают представления на Никитской улице, в особняке известного московского театрала Позднякова. Говорят, у них с аншлагом идет «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше. Почему бы им не поставить столь любимую парижанами «Пещеру», «Триумф Траяна» или на крайний случай «Смерть Адама?» Такие разные, а все чудо как хороши!»
Прохаживаясь среди сгруженных в необозримую гору фрагментов ангелов и демонов, святых и грешников, композитор не без удовольствия напевал слова из своей оперы: «Вы умрете, но умрете для бессмертия!».
Мысль о поджоге декораций и отмене грандиозной постановки в Кремле настолько понравилась Лесюэру, что больше он не желал прислушиваться к голосу рассудка, убеждающему, что устроить грандиозный пожар в расположении ставки Неаполитанского короля невозможно. Сама неразумная игра с огнем у горячего и скорого на руку Мюрата грозила закончиться для него унизительной трепкой да мордобоем, к которому не раз охотно прибегал маршал Франции, рожденный сыном трактирщика.
Размышление Лесюэра прервал доклад дежурного офицера, отвечавшего за охрану резиденции Неаполитанского короля.
- К вам посетитель, месье Лесюэр, - холодно доложил офицер, неприязненно поглядывая на чудаковатого штатского.
- Ко мне? С какой стати? Кто такой будет? С какою просьбою?
Композитор взвинчено выкрикивал вопросы, словно застуканный за неприглядным занятием школяр. Однако и тут умудрился менять тональность слов, варьируя их звучание от «никакого спроса с меня быть не может» испуганного мелкого служащего, до учтивого «приму к сведенью» особы крайне влиятельной и важной.
- Утверждает, что создатель реквизированных кукол, - офицер кивнул головой на грудами сваленные вызолоченные бутафорные крылья и головы. – Выглядит как бродяга, стремящийся найти свой хлеб и безопасный приют. Приглашать или направить в администрацию Мортье?
- Звать непременно! Как можно скорей! - возбужденно, хотя и не до конца поверив подобной удаче, по- дирижерски взмахнул руками композитор. -Allegro!
Пока солдаты пытались обнаружить, не скрывает ли визитер оружия и не имеет ли при себе золота, Лесюэр придумывал аргументы, которыми он сумеет расположить симпатии мастера, пришедшего к своим куклам сквозь ад московского пожара.
О нет, он не мыслил, подобно солдафонам, впоследствии ставшими генералами, что творца вполне удовлетворит набитое брюхо да теплая постель. Тем более гарантия собственной жизни не станет платой, достойной подлинного гения. Быть может, слабой человеческой сущности такого обращения вполне достаточно и даже будет с нее избытком, но вот пребывающему в гении божественному духу, готовому в любой момент покинуть обременительное тело, такого хватит едва ли. Он жаждет, как минимум, уважения, но еще лучше, подлинного восхищения и любви.
«В этом деле, безусловно, прав был Данте Алигьери, - бормотал себе под нос Лесюэр. - Все живет, дышит и движется любовью, начиная малой былинкой и заканчивая грандиозными светилами Вселенной… Такой закон вдохнул в природу Создатель, и разумнее всего с ним не противоборствовать, а научиться использовать в своих целях!»
Когда на пороге показался человек в прожженном плаще и подранной большеполой шляпе, Лесюэр приветственно раскинул руки и растянул губы в неподдельной радости.
- Как же я счастлив теперь встретить мастера, достойного быть творцом эпохи Ренессанса, в этой юдоли печали и слез, подлинном Чистилище! Но простите, друг мой, что не имею счастья вас знать по имени…
- Сальватор Роза, - не снимая шляпы, едва кивнул головой визитер. - Кукольных дел мастер.
- Вы, верно, устали с дороги и голодны? - заботливо продолжал Лесюэр. - За бутылкой доброго Анжу с восхитительным сыром, привезенным, прошу заметить, из Франции, мы вполне сможем насладиться и щедрыми земными дарами, и посланной Провидением приятной беседой.
Лесюэр подал знак слуге, а сам направился с кукольником, но не в свои апартаменты, а в какую-то крохотную коморку без окон, где обычно дворники хранят метлы и широкие деревянные лопаты для уборки снега.
- Видите, дорогой друг, - лицемерно пожалобился Лесюэр, - в каких условиях должно творить мастеру в Москве!
Появившийся слуга проворно расставил на отчего-то расположившимся в коморке мраморном столике фарфоровые тарелки, которые стремительно наполнились превосходным сыром и ароматными булочками, а также принесенными с дворцовой кухни в большой серебряной чаше ломтиками мясных, птичьих и рыбных деликатесов.
- Чем обязан столь приятному для меня посещению? - нарочито заинтересованно спросил Лесюэр, несмотря на всю очевидность причины визита. - Впрочем, простите покорнейше, месье Сальватор, вместо
