Палимпсест

слезы.

— Ты иногда такой тугодум, Пирс…

— О чем ты…

— Ты не обязан был подчиняться всем требованиям, любовь моя. Эта порочная практика пособничества в потаенных мерзостях, связывающая новичков круговой порукой, была введена в протокол тренировок не сразу, и было это сделано по требованию Департамента Внутренних Дел. Возможно, тогда и были посеяны первые семена Оппозиции. У нас в распоряжении такая роскошь, как возможность исправить собственные ошибки. Даже такую, как вернуться назад, отменить ошибочное решение и не поступить в Стазис, сохраняя при этом диплом… Агенты иногда поступают таким образом. Особенно те, кто уже почти выгорел: они уходят в подполье, бегут, отрезают себя. Вот почему в том периоде истории Гегемонии, где ты обрел приют, не было ни одного постоянного агента. Они стерли историю своего пребывания в Стазисе и ушли под прикрытием.

— Ты сказала — они. А ты случаем не была среди тех, кто открестился от своих действий? — вежливо поинтересовался он.

— Нет!

Вот теперь она действительно была уязвлена.

— Я ни о чем не жалею. Она ни о чем не жалеет. Скрывала истину от тебя столько лет — а что бы ты делал, скажи на милость, узнав, что твоя обожаемая Сири, мать твоих детей, на самом деле глубоко законспирированный агент Оппозиции? Как бы ты поступил с ней? — Она обежала вокруг скамейки и ухватила его за локоть. Посмотрела ему в глаза, доискиваясь той правды, которую он не мог при ней озвучить.

— Я. Не. Знаю.

Его плечи обвисли.

— Все эти годы ты был под колпаком у самого себя. У других своих воплощений, агентов Департамента Внутренних Дел, подотчетных Кафке, — подчеркнула она. — Честность — не предмет выбора. Вернее, предмет, но только если ты можешь поручиться за все свои призрачные ипостаси, причем с того самого мгновения, как ты был принят в Стазис.

— Так вот почему тогда, в академии…

Миг просветления был шоком.

Рот Ярроу, каким он впервые его увидел, широкий и чувственный, бледные губы… И его реакция… Он озирался вокруг, а она кивала снова и снова. Ее глаза сияли торжеством.

— Я бы никогда ее не предал.

— Ты предавал ее не единожды, если верить Последней Библиотеке. Они могут склонить к измене каждого, если закогтят его достаточно рано. Единственный способ предотвратить это — сделать всю твою службу в Стазисе палимпсестом. Сделать из юноши — новобранца предателя-самозванца. В самом начале. Или же — вообще отклонить предложение и уйти в подполье.

— Но я … он… Я же — не он. Не в точности.

Она отпустила его локоть.

— Нет. Если ты только сам не захочешь, любовь моя.

— Кто твоя любовь? Я? Или он?

— Это зависит от того, какую версию самого себя ты предпочитаешь.

— Ты уже сказала, что единственный надежный способ освободиться от преследования Департамента Внутренних Дел — это отменить то, что они заставили меня сделать.

— Это заложено в протоколе, — сказала она, оглядываясь. — Мы можем активировать твой телефон. Ты не обязан возвращаться в Стазис, если сам не желаешь этого. На кораблях, улетающих в колонии, есть свободные места для нас всех.

— А тебе не кажется, что это просто замена одной овеществленной судьбы на другую? Экспансия в пространстве вместо экспансии во времени. Чем это лучше? Может, просто стоит освободить наши компьютеры из пут, отвести всю доступную темпоральную полосу пропускания под времениподобные вычисления[25] и посмотреть, чего в конце концов добьются безумные пророки искусственного интеллекта, работая вместе с выгруженными в машины призраками?

Она растерянно посмотрела на него.

— Ты хоть знаешь, каким чудаком подчас можешь быть?

Он фыркнул.

— Не тревожься, я это не всерьез. Я знаю свои пределы. Если я не сделаю то, о чем мы сейчас говорили, этот, который у вас на самом верху, сильно разозлится. Правда? Ведь иначе Кафка сможет отправить всех этих моих наивных беспрекословно преданных двойников на слежку, так? — Пирс глубоко вздохнул. — Я правда не вижу иной альтернативы. И это меня терзает. А я-то всего лишь надеялся, что Оппозиция хотя бы даст мне чуть большую свободу действий, чем Кафка. И все.

Он почувствовал, как призрачные, изборожденные морщинами кулаки, похожие на гроздья винограда, стискивают его мальчишеские запястья, показывая, как направить муху. Он знал, что это его долг перед дедушкой: оставить своих собственных детей во Вселенной, где их руки не будут скованы кандалами абсолютной истории.

— Ты будешь здесь, когда я вернусь?

Она серьезно поглядела на него.

— А ты захочешь меня увидеть, когда вернешься?

— Конечно.

— Тогда увидимся.

Она улыбнулась, встала со скамейки и ушла.

Он некоторое, показавшееся ему очень долгим, время смотрел на то место, где она сидела. Но когда он попытался припомнить, как выглядело ее лицо, то не сумел представить ничего, кроме лиц их обеих — Сири и Ярроу, наложенных друг на друга и слившихся воедино.

Прощание с настоящим

Двадцать лет в Стазисе. Множество смертей, некоторые из них — по его собственной вине, во исполнение безжалостных велений самопровозглашенных божков. Они заполняют неспокойное сознание человека, который знает в точности, что он мог бы прожить лучшую жизнь и еще может стать лучше — если только ему удастся расшнуровать гордиев узел своей судьбы, туго затянутый на его руках людьми, которых он сейчас всей душой презирает.

Это ты в ореховой скорлупке, Пирс.

Ты на распутье, в окружении своих возлюбленных и соратников, но — увы — по — прежнему столь одинокий в судьбоносное мгновенье. Кем же ты, собственно, намерен стать? Кем ты хочешь быть?

Мириады путей раскинулись перед тобой, все дороги, что ты еще не оставил позади: кем ты хочешь быть?

Ты встретил своего старшего двойника, человека-машину, воссевшего в центре паутины заговора, которая никогда бы не была сплетена, добейся Кафка своего. Ты составишь план разрыва с Сири, которая, будучи уловлена в нее, тоже разочаровалась в служении Стазису. Ты можешь изучить собственную жизнь с безжалостной очищающей дотошностью, и найти его следы даже там, если таково будет твое желание. Но ты можешь даже отменить свои ошибки, позволить жизни дедушки своевременно расцвести, развеять кошмарные сны об этом убийстве, которые преследуют тебя с юношеских лет. Ты волен положить предел бесконечной рулетке убийств в любой момент, когда захочешь, отказаться от игры или снова ввязаться в нее с надеждой на победу — но вот вопрос, которым ты задался лишь недавно: кто напишет для нее правила?

Кем ты хочешь быть?

Вокруг тебя неслышно падают снежинки, а ты стоишь во мраке, по колено в замерзших сорняках,