чужой и нелюбимой стране. На него накатилось ощущение одиночества. Чтобы понять, что такое одиночество, надо прожить целую жизнь, причём не на необитаемом острове и не в камере одиночного заключения, а на свободе и среди людей. Одинокие люди внешне ничем не отличаются от прочих. Как правило, они тянут жизнь до естественного конца и погибают не от одиночества, а от других общечеловеческих болезней. Состояние одиночества есть результат не внешних обстоятельств, а внутренней эволюции человека в течение многих лет. Одиночество неизлечимо. Одинокие люди обречены. Они не могут объединиться и преодолеть некий барьер, обрекающий их на одиночество. Множество одиноких людей может жить рядом, иметь сходную судьбу и участвовать в одном общем деле, оставаясь одинокими. Одиночество есть болезнь сытых. Это болезнь будущего. Будущее представлено сегодня прежде всего одиночеством. Одинокий человек — человек будущего.
Человеческая жизнь интересна не столько рациональным расчётом, сколько иррациональными страстями. Оказавшись на Западе, он вынужден был отсечь второе.
Человеческая жизнь интересна не столько умом и правильностью, сколько глупостью и ошибками. Оказавшись на Западе, он вынужден был отсечь второе. Человеческая жизнь интересна не столько самовидением, самооценкой, самоанализом и самосознанием, сколько отражением её в окружающих, т.е. тем, как тебя видят окружающие, что они думают о тебе, как оценивают твоё поведение. Оказавшись на Западе, он отсек второе.
Человеческая жизнь интересна не столько личными переживаниями, сколько сопереживаниями друзей и врагов. Оказавшись на Западе, он отсек второе.
Человек не может сколько угодно оставаться человеком в таком состоянии. Он продержался дольше, чем кто бы то ни было другой. Он установил мировой рекорд. Это вполне в духе советской мании рекордсменства. Жаль, нигде и никто не скажет об этом рекорде. Он невольно ставил эксперимент на одиночество — насколько человек силён против него. Эксперимент показал, что человек способен вынести многое, способен вынести одиночное заключение или жизнь на необитаемом острове, но не способен вынести одиночество, будучи здоровым и оставаясь в человеческом обществе.
Он почувствовал озноб. Надо бы обратиться к врачу. Но он не имеет на это права. Он не должен болеть. Болезнь не входит в его профессию.
Любопытно, подумал он, вот я сегодня умру. Кто меня похоронит, как и где?
Нет, об этом не следует думать. Смерть тоже не входит в его профессию. Мысли перескочили на далёкую, забытую и уже недоступную Россию. Страшная вещь — тоска по покинутой Родине. Но ещё страшнее тоска по Родине, которой для него уже нет и никогда уже больше не будет.
Сумма жизни
Сумма жизни измеряется не итогом — итог жизни всегда равен нулю. Он исчезнет, не оставив после себя никаких следов пребывания в этом мире. Не будет даже никакого некролога. Его настоящее имя навечно исчезнет в архивах КГБ. Его именем не назовут не то что город или улицу, но даже туалет в шпионской школе.
Сумма жизни равна множеству нереализовавшихся возможностей и одной реализовавшейся нелепости.
Как сложилась бы его жизнь, если бы осуществились какие-то из упущенных возможностей? Вот было бы интересно, если бы каждый раз, когда перед ним открывались какие-то возможности, появлялись бы его точные дублёры, которые продолжали бы жизнь в направлении этих возможностей. И собрать бы сейчас всех этих дублёров его «я» вместе!
Ему представился большой зал, который постепенно заполнялся его потенциальными «я». Вот вошёл стриженный наголо солдат. Он был убит в начале войны, когда вызвался добровольцем прикрыть отступление остатков разгромленного полка. А это что за существо? Неужели этот старик с распухшей фиолетовой мордой тоже он?! Да, это он, бывший неудавшийся актёр, а ныне — вахтёр в каком-то магазине. Этот толстый, лысый и самоуверенный тип тоже он — доцент в каком-то провинциальном городишке. И этот отставной полковник — тоже он. Он пришёл сюда прямо из своего огорода на окраине сибирского городка, где он возится с утра до ночи с картошкой, помидорами, луком и прочими дефицитными теперь продуктами питания. Жена и дочь продают их на городском рынке. Хорошие деньги приносит огородик, побольше, чем его полковничья пенсия.
А люди идут и идут. Молодые и старые, трезвые и пьяные, больные и здоровые, лысые и волосатые, толстые и тощие, опустившиеся и сохранившие форму, Удачливые и неудачники, живые и мёртвые. Преобладают старые, обрюзгшие, обросшие, грязные, пьяные, больные. Будто это — собрание пропойц, околачивающихся в московских забегаловках и около винно-водочных магазинов. Ничего себе возможности, открытые для русского Ивана!..
— Товарищи! — торжественно прозвучал в зале голос. — Первый в истории человечества съезд всех потенциальных «я» одной и той же реальной личности объявляется открытым! Слово для отчётного доклада представляется единственному реализовавшемуся из всех потенциальных «я» — советскому разведчику в Западной Германии по кличке Немец.
Он направился к трибуне. Но трибуна исчезла. Исчезли все собравшиеся. Остался лишь маленький номер в третьеразрядном отеле в чужом немецком городе. И он, старый человек, растерявший все свои потенциальные «я» на пути к этой реальной нелепости.
Ощущение опасности
Вернулось ощущение опасности. Это не страх, а нечто иное. Это ощущение того, что теперь ты стал для других объектом той самой деятельности, какою занимался сам до сих пор.
Есть агенты, о которых контрразведка знает с самого начала. Их «разоблачают» по мере надобности или в силу необходимости. «Разоблачение» грозит им высылкой из страны или, в худшем случае, кратковременным тюремным заключением, которое они, как правило, не отбывают долго — их обменивают на своих агентов, осуждённых в соответствующей стране, или отпускают в обмен на какую-либо услугу или уступку. Но есть агенты, о существовании которых контрразведки не знают и разоблачение которых означает немедленное уничтожение. Эти агенты суть смертники. Он принадлежит к их числу. Он знал это с самого начала. Время от времени для него возникала тревожная ситуация, и он научился ускользать от неё. Но в последнее время ощущение большой опасности, возникнув, уже не покидало его, достигая порою состояния интуитивной паники. И тогда он метался по стране, меняя документы, машины, внешность. И все же он чувствовал, что опасность неотступно следует за ним. Незримая, неуловимая, но ощутимая каждой клеточкой тела. Вот и сейчас он чувствует, что его обложили со всех сторон, но не видит тех, кто это сделал. Нужно немедленно покинуть этот город. За каким чёртом ему приказали прибыть сюда?! Ничего нового он здесь не узнал, кроме этой мизерной группки «Объединённая Европа». Москва считает, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Но ведь тому, что он видел, в Москве всё равно не поверят.
Уничтожение Социолога было грубой ошибкой. Оно было организовано так, что все внимание контрразведки было направлено на него, на Немца. Зачем это было сделано? Умышленно? Неужели в Москве решили пожертвовать им ради каких-то «высших» целей? Впрочем, в агентурной работе это обычное дело. Он сам не раз принимал участие в таких операциях. Выходит, теперь его черёд? Но это же несправедливо. А почему это несправедливо? Разве было несправедливо во время войны оставлять на верную смерть одних, чтобы прикрыть отступление других?! Но такие рассуждения хороши лишь тогда, когда они касаются других, а не тебя лично. Он, Немец, не трус. Он готов умереть, если жертва жизни оправданна. А в данном случае он не видит никакого разумного оправдания. Надо хотя бы на время покинуть эту страну. А куда? Может быть, в Южную Или Центральную Америку? Сражаться за какой-нибудь режим. Все равно за какой. Или против какого-нибудь режима. Все равно против какого. Так или Иначе убьют. А «за» или «против» — для истории не Играет никакой роли. А может быть, лучше в Африку податься? В какое-нибудь дикое племя? Поселиться в хижине с негритянкой... А где ты теперь найдёшь в Африке дикое племя? А хижину? И негритянки теперь цену себе осознали. И нашего брата Ивана там не меньше, чем здесь.
Германия
Ещё до рассвета русский человек по кличке Немец покинул Бонн. Выехав из города и не видя преследования, он вздохнул с облегчением. Он мчался по прекрасному немецкому автобану на прекрасной немецкой машине мимо богатых и сытых немецких городов, городков и деревень, которые русский человек никак не способен признать деревнями. Чувство опасности постепенно ослабевало в нём. Вот оно исчезло
