привычка — быть в курсе. Он даже зачитывается местными газетами, состоящими, по-моему, из одних опечаток.
А я отправился смотреть как Мишка с Володей грузятся на свою машину. Володя — здоровенный краснолицый мужчина, шофер первого класса. Говорит он мало и косноязычно и в основном — но матерному. Но сейчас он под мухой и все время погогатывает. Он рассказывает, как прицепился к одной тут, местной, а она, сука, говорит, что только за деньги, ну я и послал ее на…. К Мишке он и относится без всякого уважения, хотя Мишка ему начальник. Впрочем он ни к кому не относится с уважением. По-моему, ему очень трудно говорить нашему фельдмаршалу «вы» и звать его по имени-отчеству. И еще труднее удерживаться при этом от некоторых слов, к которым он привык. Поэтому он, скажем, говорит: «Ну так, Виктор Борисович, где я достану здесь рессору?..» и после этого еще немножко шевелит губами — беззвучно, но понятно.
Погрузили мы Мишку, пришел Витя, отозвал Мишку в сторону и долго с ним беседовал — Мишка кивал и приговаривал: «Ну ясно, ну понятно». Володя возился в кузове, приматывая к бортам ящички, потом вылез и сказал угрюмо:
— Поедем или нет? Ночью, что ли, ехать? — и беззвучно пошевелил губами.
Мишка оторвался от Вити и полез в кабину, крича: «Ну, все ясно!» У него был очень деловой и сосредоточенный вид, словно он немедленно хочет приступить к исполнению каких-нибудь обязанностей. В таком состоянии он обычно начинает говорить отрывисто и мужественно. Это просто замечательно, что не я начальник, а Витя.
Витя отозвал в сторону Володю и принялся ему что-то втолковывать. Володя бурчал неразборчивое. Потом Витя потряс ему рук и он забрался за руль и включил двигатель. Двигатель зарычал. Я помахал рукой. Грузовик тяжело тронулся и, встряхиваясь на гравии, пополз вокруг дома — на выход к воротам. Сзади было видно, как фургон перекашивает при каждом толчке, то вправо, то влево. Было уже темно, и Володя включил свет. Мы с Витей стояли рядом; и смотрели, как пляшет рубиновый огонек и в свете фар клубите желтая пыль. Грузовик выполз на улицу и около самых ворот остановился. Хлопнула дверца.
— Вот резинщики, — сказал Витя.
Снова хлопнула дверца, и грузовик покатил вниз по улице, а потом свернул налево.
Я посмотрел на небо. Там были низкие черные тучи с просветами. В просветах мигали крупные южные звезды. На нос упала капля.
— Я тебя поздравляю, — сказал я. — Дождик.
— Ничего. Пройдут. На Бермамыт дорога проходимая в любое время. — Он помолчал и добавил: — Мишка, мерзавец, пьяный.
— Володя тоже.
— Вот сволочи, — сказал фельдмаршал.
2 июля. Сегодня в шесть утра мы встали, умылись, оделись, и я пошел будить шофера Юру, который вернулся вчера очень поздно, Он зашел к нам посмотреть, как мы читаем газеты, лежа на кроватях, и грызем семечки. От него пахло вином, но Витя только носом повел и ничего не счел нужным отмечать. Юра был очень веселый. Блестел глазами, блестел зубами и демонстрировал свой ослепительно синий свитер заграничного производства. Он было наладился рассказывать, как провел день, но фельдмаршал отослал его спать, сказав, что будет будить без пощады в шесть.
Впрочем будить он не стал — послал меня, а сам отправился что-то организовывать — что-то насчет кроватей, комнаты, ящиков, веранды — бог знает, о чем он только не заботится, наш фельдмаршал.
Юру я разбудил, и он сразу же принялся тянуть резину. Сколько я шоферов знаю — все они резинщики. Вот Юра вылез из-под простыни, потянулся, высморкался, почесался, полез под кровать, принялся возиться зачем-то в своем чемодане, вынимал какие-то рубашки, укладывал какие-то рубашки, обтирал рукавом штиблеты, расправлял свитер, рассматривал свитер, потом побежал в ванную умылся, потом начал рассказывать, какая вчера у него была девочка — стройненькая да молоденькая, потом оделся, потом куда-то сбегал, потом фельдмаршал ему намекнул, что уже полседьмого, и он засуетился: начал убирать кровать, устанавливать чемодан, искать сигареты — и скоро выяснилось, что бензина нет и надо заправляться. Витя только глазами покрутил.
Мы разместились в машине. Машина ГАЗ-69 — это маленький грузовичок. Впереди два сиденья, а сзади все забито грузом. На этом грузе я сидел и все время съезжал на пол. Фельдмаршал сидел впереди держась за борт и смотрел прямо, а Юра, крутя баранку, тарахтел про то и про се. Мы спустились в город и подъехали к ближайшему кафе «Лето».
— Поесть бы надо, — сказал Юра. — Еще неизвестно, что впереди будет. А главное — надо поесть.
Фельдмаршал не отрицал. Мы вылезли из машины и ввалились в кафе, где за маленькими столиками сидели изящные люди, одетые с в легкие платья и разноцветные рубашечки и кушали кефир. Мы ввалились, громыхая сапожищами — Юра в провонявшей потом старинной гимнастерке, из ворота которой глядела застиранная тельняшка, в серой с пятнами кепочке, и Витя в пиджачке цвета погасшего костра с раздутыми от документов карманами, и я — и лыжной рубахе (под рубахой — свитер и тельняшка), в лыжных штанах и выцветшем берете, с которым еще в пятьдесят восьмом ездил в экспедицию в Среднюю Азию. Кроме того, на каждом из нас были тяжелые сапоги, смазанные смесью автола и горелой резины.
Тут же выяснилось, что Юрина девочка тут в кафе разливает чай и кофе, очень симпатичная молоденькая особа, слегка рыжая. Юра занял место перед окном выдачи кофе и там застыл. Мы с Витей сели за столик, съели чахохбили из кур и выпили по две бутылки кефира с булочками. Я полез под рубаху и вытащил пачку сигарет, Курить было нельзя, и мы вышли на свежий воздух. Утро было отличное, синее, свежее. На улицах было полно хорошо одетых людей, загорелых и беззаботных — город был курортный, с водами и грязями. Наш козлик стоял у обочины и имел очень специальный, почти секретный вид. На таких машинах разъезжают усталые, пропыленные люди с колючими подбородками. На передке под ветровым стеклом белеет какая-нибудь надпись: «специальная», или! «геологоразведка», или «связь»…
— Ночью был дождь, — сказал я Вите.
— Да-а… Надо все-таки пробиться.
— Надо бы, — сказал я без энтузиазма. Мне вдруг захотелось остаться в городе еще на денек. Побродить по парку, сходить в кино, посидеть в ресторане и вообще.
Мы забрались в машину и курили, поглядывая, не идет ли Юра. Он наконец появился с промасленным пакетом в руке, веселый бодрый. Он уселся за руль, поерзал, завел машину, и мы поехал Мы вернулись к Базе, миновали ее и выкатились на грязную дорогу, ведущую к горе.
Сразу стало ясно, что машина перегружена. На колдобинах она плавно приседала, и что-то стукало внизу под днищем. Мотор завывал. Юра крутил баранку, объезжая какие-то мрачного вида ямы, наполненные водой и грязью. Справа и слева тянулись поля кукурузы, а вдали виднелись какие-то синие холмы. Впрочем, я видел все это, только если съезжал на дно кузова. Если я сидел нормально, то видел только грязную дорогу. Вообще, было весело, и мы все время бодро материли Юру, когда он вваливался в очередную яму.
— Ну и дорога, — говорил он. — Триста лет здесь живут обалдуи, дорогу нормальную не могут сделать. Ни фига нам не проехать, Виктор Борисович.
Когда мы свернули с дороги на главную улицу Каменномоста, машину сразу стало трясти на крупном булыжнике, а я высунулся и шоковое окно и старался рассмотреть грузовик Володи около чайной.
— Да там он! — сказал Юра. — Я Володьку знаю — если ему сказано — к трем, значит он и будет к трем.
Справа и слева вдоль улицы тянулись невысокие и негустые деревца, какие-то чахлые и пыльные на вид. Улица была серенькая, и небо было серенькое, и вдоль улицы брели люди — тоже серенькие и не очень чистые.
— Вон он, — сказал Юра, и тут я тоже увидел Володин фургон около чайной. Мы подъехали, Юра лихо затормозил и сразу принялся гудеть. В грузовике никого не было, только из крытого кузова затявкал Мишкин Джамах.
— В чайной сидят, — сказал Юра и заглушил мотор. — Полезли, что ли, начальник.
Я представил себе Володю и Мишку в чайной и сказал:
