— Вот что, Юра. Ты иди и позови их сюда. Скажи, что надо ехать.
— Да пойдем вместе. Поесть надо.
— Нет, сразу поедем. Нечего здесь есть. Поедим в лагере, — я начал злиться в предчувствии неприятностей. Я уже жалел, что назначил рандеву около чайной.
Юра с раздражающей неторопливостью поставил машину на ручной тормоз, вытащил ключ из замка зажигания, открыл дверцу и принялся копаться под сиденьем. Я хмуро молчал и смотрел на улицу. Перед чайной никого не было, зато напротив через дорогу стояли и сидели люди, одетые пестро и грязно. Несколько женщин-балкарок торговали маленькими зелеными яблоками. Яблоки лежали перед ними горкой на мешковине, а мешковина была разостлана прямо на земле. Люди молчали и смотрели на нашу машину. Все они ждали попутку до Харбаза.
— Вот они, тепленькие, — сообщил Юра и хохотнул. Дверь чайной распахнулась и появился багровый Володя. Он с трудом пролез в дверь, держа перед собой под мышки Мишку. Мишка, едва перебирая ногами, волокся по земле. Воротнику него был расстегнут, глаза полузакрыты, с отвалившейся челюсти тянулась липкая слюна. Готов, паршивец, подумал я с ненавистью. Сопляк вонючий, начальничек. Из рук Мишки вывалился большой охотничий по сии поры не зарегистрированный кинжал и с лязгом покатился по ступенькам.
— Растудыт-твою! — прохрипел Володя, взвалил Мишку на плечо и понес его к машине. Я вылез и, стиснув зубы, пошел ему: навстречу.
— А, Борька! — сказал Володя. Вид его на мгновение стал виноватым. — Вот Михаил трам-тара-рам…
Я, не глядя на него, прошел к крыльцу и подобрал кинжал. Володя впихивал бесчувственного Мишку в кабину. Люди с противоположной стороны улицы тихо смотрели на эту сцену. Со стороны это, наверное, выглядело забавно, но они не смеялись. Может быть, привыкли. Я встал перед Володей и сказал нарочито негромко:
— Хватит, поехали.
— Ну, что ты, Борис, — горячо заговорил Володя. — Там выпивка осталась, закуска. Пошли, не пропадать же деньгам.
— Хватит, поехали, — сказал я. Рядом с Володей появился откуда-то паренек в возрасте Мишки с серьезным лицом. Он стоял и слушал. Чем-то он показался мне симпатичным, но я тут же забыл о нем.
— Боря, в самом деле, пойдем немножко поедим, — быстро заговорил Юра. — Ну Мишка перехватил, ну пусть лежит.
— Ладно, — сказал я. — Идите доедайте. Но смотри, Юрка, я на тебя рассчитываю…
— Ну, спрашиваешь! Ясное дело, ты же меня знаешь…
— Эх, Борька! — завопил Володя. — Хороший ты человек. Ну пошли выпьем, не обижай!
— Иди, иди, — сказал я сдерживаясь. Я лопался от злости, но ничего не мог поделать. Не умел. Они были сильнее меня, и им было наплевать на всё.
Я снова уселся в машину. Мне было стыдно этих простых грязноватых людей на улице. Наши машины были с московским номером,[26] я был в очках и, несмотря на небритую морду, ватник и сапоги, несомненно выглядел интеллигентом. Цивилизация. Сволочи. Серьезный парень возился с Мишкой в кабине рядом. Я искоса на поглядел на него. Он укладывал Мишку поудобнее. Я понял, чем он мне понравился — он был трезвый.
— Я Мишкин приятель, — сказал он. — Я поеду с вами, помогу вам разобрать лагерь и вообще хочется посмотреть как и что.
— Ладно, — сказал я угрюмо. Я посмотрел на часы, было половина третьего.
Всю последнюю неделю шел дождь. Он начинался утром и моросил весь день. Все было мокрое и холодное. Под сапогами хлюпала мокрая земля. Мы сидели в палатках над примусами.
По-моему, многие считают, что в экспедиции самое страшное — это разнообразные опасности. Например, в горах — пропасти, грозы, дикие звери.
Юра, весело напевая, тронул машину, и я оглянулся на лагерь. Бедный Тишуй все стоял у палатки — нелепый и длинный, непонятно на кого похожий в грязных штанах и в ватном жилете. На голове у него была ушанка с оттопыренным ухом, а сапоги были сырые от мокрой травы. Он увидел, что я смотрю на него и жалостно заулыбался и помахал рукой. Я тоже помахал ему и отвернулся. Машина с ревом катилась под гору, по черной колее, которую мы наездили здесь среди травы за месяц. Колея была очень черная и грязная. Вокруг тихо стояли розовые и черно-синие горы, солнце было еще низко, и все вокруг было сырое после ночного дождя и всех дождей, которые так надоели за последние дни.
— Сыро все-таки, — сказал я.
— Ничего, — бодро сказал Юра. Он сказал, правда, не «ничего», а гораздо крепче, но я его отлично понял. У него был очень богатый лексикон, но этот лексикон не годится для любого уха. Я-то к этому привык быстро, но я знаю людей, которые никогда не смогли бы привыкнуть.
— Нам такие дороги раз плюнуть, — заявил Юра.
Тенгиз утверждает, что они оба — знатоки. Возможно. Во всяком случае, я в их разговорах не понимаю абсолютно ничего.
— Это безводные?
— Нет, с водой.
— Горизонталки?
— Три горизонталки, а не вырезке — вертикалка.
Угу. Хорошая калоша… Тройка. Это Кронштадт, кажется? Жалко, что смазана.
— Уж какая есть. Не я ставил.
— А крупнозубых у него нет?
— Есть единичка, чистая, в квартблоке.
— А пятерки нет?
