место в бюро объединения. Казанцев: «Стругацкими скомпрометировал себя идеологически порочными книгами». Борщаговский (ни к кому в особенности не обращаясь): «Как это всегда интересно у нас получается: стоит выдвинуть в бюро талантливого человека, как находятся подонки, которые стараются этого человека упечь». Казанцев: «О Стругацких есть спец. постановление ЦК ВЛКСМ!» Кто-то: «Мы еще посмотрим, что это за постановление». Казанцев: «Стругацкий не будет работать в бюро, как он отказался работать в Совете по фантастике». Мальцев: «Вот это решающий аргумент. Раньше я, может быть, и колебался бы, но теперь буду решительно голосовать за Стругацкого». Казанцев продолжает шуметь. Его клюют со всех сторон. Наконец, кто-то из членов партбюро небрежно: «Вы напрасно кипятитесь, тов. Казанцев. Кандидатура Стругацкого внимательно рассмотрена и утверждена в самых высоких инстанциях». И Борода сник. Замолчал и сел. Сел и ушел, даже на собрании не стал присутствовать. Вот такие пироги. Усек? Ну, во время голосования немного я волновался, однако и здесь получилось сверх всяких ожиданий: больно много голосов было подано за нас. Ариадна во всяком случае говорит, что это было неожиданно, потому что в этой публике нас мало кто знает.
3. О нашей трилогии. Не огорчайся. СБТ выпустит Детгиз, а трилогию мы сможем пристроить хотя бы в «Советской России».
4. ЗПвГ благословляю нести в СовПис. Я как раз сегодня тоже иду к Адалис, которая подруга директора московского СовПиса, и отнесу ей свой экз. А там что бог даст.
5. Мы (Ариадна, Рим, Мишка и я) написали письмо Демичеву. Теперь ждем. К Мелентьеву ходить не надо и даже, говорят, вредно.
6. Веселая повесть необходима совершенно. И не только по тактическим соображениям. У меня была интересная встреча с редакцией «Вопросов философии». Говорили много и разно, они все очень интересуются фантастикой у нас и за рубежом, я им это всё рассказывал, они и нас все любят и читают взахлеб. Я им рассказал тезисы ЗПвГ. И тут поднимается мальчик, юноша, он сын зам. редактора или зав. отдела, и говорит: «Вы все-таки нас забывать стали, Арк. Нат. Нет, вы не подумайте, все, что вы до того писали, это блеск и пр. Но вам не кажется, вернее, вы не боитесь разочаровать вашей этой новой повестью?» Признаться, мне стало не по себе. Я совершенно уверен, что ЗПвГ он прочел бы взахлеб и облизнулся бы, но, понимаешь, они просят старых героев, Быкова, Горбовского, Жилина, они их любят, и это видно невооруженным глазом. Я думаю, хватит испытывать их терпение. Надо им что-то дать. Давай думать.
Ну, все. Адке соответственно приветы и поцелуи.
Жму и прочее, твой Арк.
Место и время: редакция журнала «Вопросы философии», 1965 год. Действующие лица: АНС — «брат Стругацкий», уже кумир поколения (после «Трудно быть богом» и «Понедельника…»), но пока не Живой Классик. Еще черноволосый и без усов. Московские философы — все больше молодые и начитанные. И я — ученик седьмого класса, запойный любитель фантастики, еще не «Вл. Гаков», но уже определенно фанат Стругацких. Насколько помню, на вопросы мэтру в той компании не решился (собрался, кажется, весь цвет философской мысли), больше слушал. Только в конце протолкался к АНС с просьбой подписать свеженький, доставшийся по блату молодогвардейский томик — «Хищные вещи века» в паре с «Попыткой к бегству».
Из всего услышанного в тот вечер больше всего запали в душу два высказывания Аркадия Натановича. Первое (в ответ на долгий спич одного из присутствующих интеллектуалов о прогнозировании будущего): «Да кто вам сказал, что мы прогнозируем будущее? Мы просто описываем мир, в котором сами хотели бы жить. И, соответственно, мир, в котором не пожелали бы жить ни за какие коврижки». И второе, имевшее (как я понял много позже) прямое отношение к первому (разговор крутился вокруг тех же «ХВВ»): «Мир без денег и материальных забот может стать утопией, а может — и антиутопией. Страшно, если материальное изобилие свалится в руки тем, кто ничего, кроме как зарабатывать и потреблять, просто хапать, — не умеет, не обучен. А с другой стороны, лично нам с братом претит перспектива, при которой люди навечно обречены только зарабатывать и потреблять. Но как совместить первое и второе — мы не знаем».
На дворе, повторяю, стоял 1965 год. Шлейф от хрущевской «оттепели» еще не успел окончательно растаять, и слово «коммунизм» пока не приобрело бранного оттенка. До подавления «пражской весны» оставалось целых три года. И сколько всего впереди.
За точность приведенных цитат не ручаюсь: прошло сорок лет, целая жизнь. Но суть этих двух высказываний помнил все эти годы, из коих четверть века протекла для меня в личном общении с Аркадием Натановичем. Мысль, не покидающая сорок лет и не утратившая актуальности, согласитесь, это что-то значит.
Дорогой Арк!
1. В Лениздате положение прежнее. Я разговаривал с Ниной, все оказалось точным: из плана 67 г. нас перенесли в план 68-го, а УнС подписана цензурой и теперь скоро уже пойдут чистые листы. Если ничего не случится дополнительно. Трудно сказать, что может случиться — по мнению Нины, УнС проскочила чудом, вероятно, из-за того, что новый цензор, который не в курсе дел в ф-ке. Кроме того, важно, что подписывал не главред в свое время, а его зам, человек любящий и понимающий ф-ку. По-видимому, все еще может пойти насмарку из-за постановления, если оно будет повсеместно рассылаться и приниматься к исполнению, но сама Нина считает, что остановка и выкидыш маловероятны. Хотя и возможны. А с трилогией было так. Сначала стало известно, что при обсуждении плана 67-го в обкоме, трилогия была выброшена под предлогом «они и так много печатаются». (Кстати, одновременно, но уже под другим предлогом из плана был выброшен Конецкий, так что компания хорошая.) Предлог глупый, и скоро выяснилось, что, когда план возили в Москву в Комитет, там, увидев нашу фамилию, поморщились и сказали: «Знаете… эти Стругацкие… Стоит ли?.. Перенесите-ка их лучше на 68-й». Вот и перенесли. Я хотел пойти к начальству и устроить некоторую ругань: мол, из-за вас мы потерпели убыток, обманули другие издательства, отдали вам то, что намеревались публиковать в другом месте, а вы… Но Нина отсоветовала: бесполезно, а значит бессмысленно.
2. В связи с возможным выходом УнС я провел некоторую работу по подготовке рецензии. Здесь положение такое: все упирается в печатный плацдарм. В Ленинграде, в ближайшее время, по-видимому, никто о нас печатать никаких статей не будет — слухи о постановлении широко уже распространились, и хотя никто ничего толком не знает, человек, опубликовавший в «Смене» статейку Левы Куклина, получил некоторое порицание. О постановлении я рассказал под большим секретом только Брандмитревскому и Нине. От Бритикова это скрывается, ибо известно, что коль скоро он узнает об этом, никакой рецензии он писать не будет. Пока же он в принципе согласился. Я также попросил написать рецензию Урбана, но он сможет взяться за нее только числа 19-20-го, так как едет в Москву. В Москве он обещал понюхать обстановку и поискать плацдарм. В общем-то, все упирается в плацдарм. Как там у тебя?
3. Очень важно выяснить, в чем суть постановления и какова его форма. Дмитревский полагает, что тебе было бы очень хорошо сходить к Мелентьеву, уже хотя бы ради выяснения обстановки.
4. Ездил вчера на Ленфильм. Рохлин имел со мной очень полезную трехчасовую беседу, из коей воспоследовало, что надо еще только переделать сцену с Аратой, и второй вариант будет готов. Суть переделки состоит в том, чтобы показать зрителю, что Румата хочет помочь Арате, но знает, что это невозможно, бессмысленно и только поэтому отказывает. Я предложил вклинить в уже имеющуюся сцену сцену воображаемую, где Румата разговаривает с Аратой, как со зрителем из зала — объясняет ему по сути бессмысленность крестьянских восстаний. Рохлин в общем одобрил. Теперь я сначала попробую эту сцену написать сам (материал есть хотя бы в повести), а если не получится, привезу в Москву и сделаем. Это все не к спеху.
5. Совершенно неожиданно получил милейшее письмо от В. Быкова. Он, оказывается, нас знает, благодарит за сочувствие, благодарит за «Понедельник», обнимает и жмет наши руки. Было чертовски приятно — что значит, все-таки, профессиональная солидарность!
