<…>
Он [АНС] вообще был актером — в магазине становился расторопным распорядителем, за столом преображался в шумного тамаду, мог угостить мгновенно сочиненной байкой типа «одноногого пришельца», литературная игра и мистификация казались его стихией, и меня он как-то угостил одним таким насмешливым розыгрышем. Мы ехали с ним в Серпухов; пригласили, собственно, его, но кто-то там настоял, чтобы был еще и какой-нибудь критик, так что я выступал в этом качестве при Аркадии; и вот — мы ехали в Серпухов. Дорогу не помню, потому что он угощал меня длинным рассказом о своей случайной встрече с маршалом Тимошенко в поезде «Красная стрела» по пути в Ленинград. Будто бы они пили в купе, и Аркадий все спрашивал маршала: «А правда ли, что Сталин то-то и то-то?» — а маршал будто бы на все его вопросы отвечал: «Так ставишь вопрос? А хрен его знает!» Утром же, выйдя в коридор, Аркадий, якобы, увидел насупленного с похмелья Тимошенко у окна, и тот, подозвав его, хмуро сказал: «Я вчера спьяну чего-то там тебе наболтал, так ты смотри — никому, понял?» Я долго смеялся, Аркадий тоже, а много лет спустя я опознал этот его рассказ в поведанном мне кем-то старом анекдоте.
<…>
Он был также предельно серьезным, когда речь заходила о принципах, и в том же Серпухове я увидел другого Аркадия — он говорил о фантастике, потом о жизни, об окружавшей нас мерзости (впрочем, не называя ее прямо), и я впервые понял тогда, как огромна его популярность и как велико уважение к нему его читателя. В зале научного городка собралось несколько сот эмэнэсов, и чувствовалось, что они ждут от этого большого, спокойного, почитаемого ими человека какого-то урока жизни, истолкования ее, писательского откровения. По-моему, я даже отказался выступать после него — это было невозможно, никого не интересовал «пристегнутый» к Стругацкому критик, у них шел разговор с ним, со «своим» автором. Он, действительно, был их автором, и я видел, как он внимательно слушал их слова, загорался в ответ на их вопросы и реплики, наклонялся к залу, словно сливаясь с ним, и все впитывал и впитывал в себя энергию этих людей, их юмор и вопросы, их доверие и веру в него, их мысли и профессиональный жаргон их шуток. То была творческая работа прямо на людях: писатель вбирал в себя социальный и профессиональный фольклор своего класса.
Дорогой Арк!
Отвечаю, хотя новостей в общем-то и нет. Был в Писдоме, слушал нового фантаста. Пожилой лысый хрен, довольно известный детский писатель (фамилию я забыл). Судя по всему, захотел подзаработать и написал дерьмо. Господи, до какой же степени они не понимают нынешнего стиля! Дмитревский пытался его защищать (Дмитревский его и выдвинул), но — заклевали. Я помалкивал, ибо мне было до лампочки.
Насчет следующей встречи. Во-первых, о какой встрече идет речь? Ты же собирался еще разок наехать (с Ленкой) просто так, потрепаться. Если приедешь — тогда обо всем и договоримся, а если не приедешь, то имей в виду, что с первого мая я — свободная от работы пташка. Предлагаю работать весь май. Если имеет смысл принять предложение Чифа,[185] то лучше первую половину мая — у мамы, вторую — в Москве. Вообще-то мама ждет самым серьезным образом, имей в виду.
Я тут размышлял, но без особенного толку. Во-первых, размышлял о «Лесе». Придумал несколько эпизодов (из собственной экспедиционной практики), прикинул, какие именно люди должны фигурировать и чем они занимаются, утвердился в мысли, что узловой темой вещи надо делать, как мне кажется, идею «история вид снаружи и история вид изнутри». Атос наблюдает историю снаружи, крестьяне — изнутри. Ученые — изнутри, а кто снаружи? И как это выглядит снаружи? Существование крестьян эфемерно. Самое трудное будет показать эфемерность существования ученых — без нажима, чисто реалистическими средствами, но с некоторой сумасшедшинкой.
Кроме того, я думаю над нашим докладом на симпозиуме. Там нам нужно будет доказать теорему: «Существуют весьма важные идеи и проблемы, которые необходимо внедрять в сознание каждого современного культурного человека. Главнейший путь для этого — литература. Реалистическая этим не занимается, остается фантастика». Примерный список таких проблем у нас уже есть. Надо только все продумать и скомпоновать. Весь этот материал мог бы составить одну или несколько серьезных статей — и для ЛГ, и, может быть, для Нового Мира. Вот и всё, что у меня пока есть.
Привет сердечный Ленке. Крепко тебя целую, твой [подпись]
P. S. Если решишь приехать — телеграфируй заранее. Числа 20–22 нужно будет выступать перед молодежью Петроградской стороны, мать ее в перекос…
Дорогой Боб.
1. Случилось со мною престранное происшествие.[186] В ту субботу зашел я в «Мол. Гв.», вернулся домой и поехал с Ленкой к ее подруге, вернулись домой часов в десять вечера, все было хорошо, попили чайку, почитали и легли спать. Просыпаюсь — батюшки светы! Правую щеку у меня раздуло неимоверно. Знаешь, это не простой флюс, это флюс зловещий, наглый, бесцеремонный. Правая щека была величиной со все остальное лицо и притом весело торчала в сторону и лоснилась, тугая и румяная. Рот не раскрывался. Правый глаз тоже. С правой стороны под подбородком висела исполинская складка, как у монаха Ламме Гудзака.[187] Такого со мной не было никогда, даже в сорок третьем, когда мне долбануло по зубам (в этом же месте) прикладом противотанкового ружья — а ведь я тогда две недели противогаз надеть не мог, не налезала маска. Короче, пролежал я так воскресенье и понедельник. Во вторник опухоль начала спадать, я смог работать. Сегодня уже совсем почти хорошо. Но что это было — один бог знает. Сообщаю тебе об этом как о и любопытном феномене натуры, как если бы случилось мне увидеть летающее блюдце.
2. А читал ли ты статью Ревича в «Мол. Гв.» № 4? Меня она слегка разочаровала, хотя по котлярству пройдено там неплохо.
3. О встрече. В ближайшее время не приеду, понеже собираюсь уже в ближайшее время быть с вами. Скорее всего, числа двадцать пятого. Апреля. С. г. 65-го. Побудем у мамы и у тебя до середины месяца мая, а затем я уеду на перерыв на три дня, и явишься в Москву ты. Можно, конечно, и без перерыва, но с перерывом будет интереснее. Итак, ты являешься числа восемнадцатого, и перед тобой сразу откроются две возможности: либо жить с нами (тесть и теща в середине месяца уедут на дачу, и кабинет будет в твоем распоряжении), либо жить у Алана. Приедешь и выберешь. Ленка очень хочет, чтобы ты жил с нами, а там сам смотри. Договорились, значит.
4. Насчет «Леса» есть некоторые соображения, касающиеся не таких частных вещей, как эпизоды, но и не таких общих, как главная идея. А именно есть соображения по сюжету и по принципам построения сюжета, и немножко по героям. И кое-что по природе предлагаемой сумасшедшинки. Все записано, если хочешь — напиши, я перепечатаю и пришлю, это всего на страничку-полторы. А можешь и подождать. Как желаешь.
5. Не осрамись перед молодежью Петроградской стороны, будь на высоте.
Итак, все. Напиши, удобно ли будет приехать в районе двадцать пятого апреля, не слишком ли рано. А если удобно, то пиши пригласительно, с нажимом, свидетельствующим не токмо о возможности и желательности, но и необходимости именно такого приезда. Скажу между нами, здесь у моих щенков день рождения, так уж больно хочется удрать от этого. Ненавижу суету.
Адочке привет, целую, твой Арк.
<…>
А работы критиков, выступающих в других органах печати, часто страдают дилетантизмом, случайностью и просто недоброжелательным отношением к жанру.
Естествен вопрос: а почему бы не предположить, что их «ругань» продиктована высокой требовательностью? Требовательность, конечно, вещь хорошая. Больше того, можно согласиться со
