Туров расставил руки, как хозяйка, ловящая кур, хотел не пускать толпу… Какой-то посадский зуботычиной сбил его с ног… Толпа затоптала его у первого воза…
Девка, вскочив на один из возов и вложив в рот три пальца, свистнула богатырским свистом.
Никто в сумятице не заметил, как скрылась Сироткина молодая жена, как, выбравшись на четвереньках, пустился бежать сам Сиротка, как запнулся он за ноги мертвеца у Емельяновой лавки, вскочил и пустился дальше.
Емельяновские приказчики поспешно заперли лавку и торопливо ушли – подальше от греха.
– Вишь ты, нескладный-то малый! Много ли в шапку войдет! Ты опояшься потуже да в пазуху сыпь, дай подсоблю, – говорила немолодая торговка рыжебородому мужику, только что битому толпою за покражу у мертвеца и теперь подбиравшему в шапку кучку зерна вместе со снегом.
– Да ты с кулем ему дай, с кулем, пусть несет, дети малые у него, вишь, дома! – кричала вторая.
В Петровских воротах, запруженных буйствующей толпой, застряли широкие расшитые сани воеводского сына Василия.
4
Не в силах больше терпеть дороговизну, опасаясь, что Федор не остановится на полдороге и, как прежде с солью, так теперь с хлебной скупкой приведет к голоду и болезням весь город, толпа человек в триста меньших и середних посадских с утра направилась ко владыке Макарию просить заступничества за город и управы на Федора. Посадские шли к архиепископу, а не к Собакину, потому что все видели, что воевода дружит с Федором Емельяновым, и не надеялись на его справедливость.
Выборные посадских – с десяток человек «лучших» людей – вошли к Макарию в келью, пока остальные толпой ждали у Троицкого двора. Толпа горожан у дома архиепископа возрастала с каждой минутой.
Макарий, узнав о приходе посадских, понял, что настало его время показать воеводе свое значение.
Величавый и вместе кроткий сидел Макарий в кресле, перебирая янтарные четки, когда возбужденно и с шумом вошли к нему земские старосты Подрез и Менщиков, торговый гость Устинов, несколько уличанских старост, ремесленных старшин и выборные монастырских посадов.
Со смирением и кротостью поднявшись навстречу, Макарий благословил их и, прежде чем спросить, для чего они явились, сам стал на молитву, а за ним, поневоле умолкнув, повернулись к иконам и пришедшие горожане.
– С чем пришли, дети? – тихо спросил Макарий, окончив молиться, когда прошло достаточно времени, чтобы все успокоились.
– Смилуйся, владыко, вступись за сирот! Пропадает город от Федькина воровства! – сказал всегородний староста Подрез. – Без хлеба сидим: метится Федор за прошлый год. И воевода ему потакает. Усовести воеводу, владыко!
– Вам, земским людям, самим бы судить в тех делах, аль воеводе – не мне: не те времена ноне! Церковь божью кто слушает! Голосу слуг господних кто внемлет! Сами умны: в мирских делах не по божьим законам живете – по человечьим неправдам, зато сатана соблазняет, – ответил Макарий.
– Молим, владыко! – поддержал второй земский староста, Семен Менщиков. – Нет у нас прибежища, кроме тебя.
– Оттого и неправды у нас, что бога забыли, – подсказал Мошницын.
– К воеводе шли бы с покорностью просить мирской правды, – упорно твердил Макарий.
– Владыко святый, да ты рассуди, – возразил Гаврила Демидов, – мы к воеводе пойдем, а он разом Федьку к себе на совет прикликнет – что толку! Да и зол на город воевода за извет, который, сказывают, кто-то в Москву послал. А мы воеводе не прочь поклониться и миром правды просить, да без Федора. Призови к себе воеводу, владыко!
– Воевода к монаху смиренну поедет ли? – возразил Макарий, про себя уверенный в том, что Собакин не посмеет отказаться и при всем народе явится к нему для совета.
У Макария с воеводой были свои счеты: как-то раз Макарий в соборе сказал проповедь о бесчинцах, забывших бога, и народ, бывший в церкви, принял ее как намек на Ваську Собакина. Воевода приехал тогда ко владыке.
– Ты что же, отец святой, на властей градских возмущаешь толпу! – со злостью сказал Собакин. – Так- то добру между нами не быть… Услышал чего неладно, призвал меня на совет да сказал подобру. Я и сам кого надо уйму! А ты смущенье умов заводишь!
Воевода не стал ждать ни объяснений, ни оправданий владыки. Он вышел вон и уехал. Но с тех пор вот уже около года ни разу ни в чем воевода не советовался с Макарием по городским делам.
Макарий знал, что в городе с каждым днем возрастает недовольство Собакиным, недовольство, которое, того и гляди, прорвется в мятеж.
Выступить миротворцем города, примирить воеводу с народом и успокоить людские умы, обретя вместе с тем доверие воеводы и его уважение, – значило с достоинством выйти из трудного положения, которое утомило владыку.
Макарий призвал келейника:
– Тотчас беги к воеводе. Скажи: дескать, я со смирением умоляю спокойствия ради града сего и ради избытия смуты – приезжал бы не мешкав.
Сам Макарий видел, что среди пришедших к нему людей нет явных бунтовщиков, но спешил представить себя перед воеводой избавителем города.
Воеводский дом стоял тут же, в Крому, и народ с нетерпением ждал возвращения келейника от воеводы.
– Едет! – сообщил, вбежав ко владыке, монах.