Воевода вошел без доклада, хозяйским толчком распахнув дверь и резко откинув бархатный полог у входа. Макарий поднялся навстречу, чтобы благословить его. Воевода с подчеркнутой сухостью подставил голову для благословения, чмокнул воздух возле руки Макария и, внезапно повернувшись к владыке широкой спиной, оказался лицом к лицу с выборными, заслонив от них архиепископа, словно его здесь не было. Он взглянул в лицо Подрезу.
– Ты что, земский староста, гиль[157] затеваешь? – вскричал разгневанный воевода. – Толпу копишь! Куда ко владыке влез!
Подрез, не ждавший такой отповеди, робко сжался.
Воевода шагнул на Менщикова:
– И ты, Семка, тоже чина не знаешь, что влез ко владыке с мирскими делами? Хлебный торг – то не «Отче наш»! Владычное дело – богу молиться, а ты трудишь святого отца. Пшел вон отсюда, кликун!
– Осударь воевода, помилуй! Не кликуны мы – заступы молим… – начал было Менщиков.
– Послушай, Никифор Сергеич, сын мой… – сказал Макарий из-за спины воеводы.
– Сиди, сиди, владыко святой, напужали тебя. Не страшись, владыко, я с ними управлюсь, – небрежно перебил Собакин, даже не повернувшись к архиепископу.
В это время в келью вошел подьячий, вызванный воеводой из съезжей избы.
– Ну-ка, пиши имяны, кто тут есть посадских, – сказал подьячему воевода, – пиши кликунов!
Подьячий едва успел взять перо и открыть чернильницу, как в смятении посадские бросились вон из кельи.
– Пиши во дворе и на улице всех, кто есть! – выкрикнул вслед воевода.
Это был не прежний Собакин, впервые подучивший власть: два с лишним года на воеводстве его научили держаться уверенно и по-хозяйски. Он шагнул за порог на крыльцо владычного дома.
– Владыку стращать пришли, гиль заводить в святом Троицком доме? – грозно спросил воевода с крыльца. – Коли надо чего, приходите ко мне на съезжу…
– Берегись, воевода! – крикнули из толпы.
– Пиши всех, подьячий! – еще раз громко распорядился Собакин.
И толпа посадских, сбившихся во дворе, побежала на улицу, подальше от глаз подьячего.
Воевода возвратился к архиепископу.
– Отец святой, ты бы не лез не в свои дела, – прямо сказал он. – Добра от того не жди, и нечего ластиться к посадским да прелестные речи с ними шептать!
– Сын мой… – начал было Макарий.
– Сын, сын! Отец, отец! – грубо передразнил Собакин. – Хочешь, владыко, знать, чье дело хлебные скупки? Царское дело! Царь цену вздымает, а ты чего хошь? Мятеж на царя? Я тебе что – при народе про тайны указы, что ль, толковать буду!.. Знай свои «отчи наши» да тихо сиди, а то, вишь, на нем «перед богом ответ»!.. Я и сам найдусь отвечать, когда надо!
Собакин вышел.
Несколько дворян прискакали к Троицкому дому на случай, если понадобится выручать воеводу. Тут были Чиркин, Туров, Суровцев, Сумороцкий и Вельяминов – все то, кто продавал Емельянову хлеб по дорогой цене.
Окруженный дворянами, воевода ехал по улице к съезжей избе. Необычное оживление царило кругом. Разбежавшиеся от владыки посадские, не смея собраться толпой, толкались по улице тут и там, сходились по трое, по четверо, что-то шептали, размахивая руками и споря между собой.
– Пусть в съезжую избу придут, – усмехнулся воевода. – Ты скачи, Сумороцкий, к Степану Чалееву да скажи, мол, я сотню стрельцов велел выслать к съезжей. У ворот караулы удвоить да глядеть, кто в город и из города ходит, а к царским житницам полета стрельцов поставить, – распорядился он, входя в съезжую избу.
5
Посадские не расходились с улиц. После того как воевода кричал и грозился, да еще велел писать имена, каждому было спокойней в толпе на улице, чем у себя в лавке или дома, где могли перехватать поодиночке.
Мало-помалу толпа опять начала стекаться воедино. Хозяйки с кошелками, бегавшие по городу в поисках очередей, стоящих у хлебных лавок, тоже вливались в толпу. Они были возбужденнее других и призывали грабить лабазы Федора Емельянова.
По улицам громко перекликались знакомцы, шутливо осведомляясь, туго ль подтянуты опояски.
Кто-то крикнул, увидя кучку толкующих хлебников:
– Что не торгуете, братцы, где хлеб?
– По всем городам, окроме как в нашем во Пскове, – откликнулся кто-то из хлебников.
– Чего же, купцы, вам не съездить? Привезли б – и богаты бы стали. Гляди, калашница Дунька себе привезла из Порхова воз муки – пекчи не поспеет. Ныне сына опять посылает…
Так возникла мысль в складчину перебить емельяновский торг: городские хлебники тайно стали обдумывать, где купить хлеба – в Порхове или в Опочке. Но во всем городе не находилось смелого среди торговых людей, чтоб открыто взял на себя борьбу с Емельяновым.
Бывший старшина хлебников Гаврила Демидов первым решился ехать в Опочку, чтобы купить там хлеба на общие деньги, собранные посадскими. Ему уже нечего было терять – он был и так разорен дотла, месть Емельянова была ему не страшна.
