– Ктой-то?
– Тише, бабуся. Иди сюды, – таинственно прошептал Первушка.
– Господи Сусе! – отозвалась так же шепотом бабка и выбежала на улицу. – Отколе ты, господи!.. Да сказывали, в боярщине гинешь, в неволе, а ты в монастырь подался!.. Что ж ты тут-то? Пойдем-ка в избу.
– Иван где? – спросил Первушка.
– Городовые работы правит. Из кузни пришел, поснедал – да землю копать до утра… Да входи же, голубчик, входи! Что за место тебе у порога, чай, к бачке пришел, не куды-нибудь… Как бачка-то ждал тебя!.. Эх, Первуня, а матка как тосковала, ну ровно как лебедь!.. – в возбуждении говорила бабка, поглаживая Первушку по руке. – Да что же мы так-то стоим! – опять спохватилась она. – Идем накормлю. Напеку хоть лепешек, яичка да молочка у соседа достану.
– Спасибо, – замялся Первушка. – Ты меня не веди-кa в избу. Чуланчика али сараюшки нет ли какого?
– Пошто тебе, господи! Места хватит.
– Надо, бабка! – решительно оборвал Первушка. – Веди, там скажу обо всем.
Бабка ввела его в тот же свечной чулан, где Иванка, Захарка и Кузя писали послания Томилы.
– Про бачку слыхала? – спросил Первушка.
– И ты, стало, слышал? Стряслася беда. Схватили, проклятые. Сказывают, послали в Москву на расправу к боярам. – Бабка всхлипнула и вытерла подолом слезу.
– Небось будет цел! Видал я его на Москве, – тихонько сказал Первушка.
– Своими глазами?.. Чего же с ним будет?
– Молчи. Не хочешь детей сиротить – молчи, – таинственно прошептал Первушка. – Покуда вот дар от него тебе – рубль серебра. Да вот от меня полтина. Не спрашивай ничего, коли хочешь добра, а твори, как велю: окроме к кому пошлю, чтоб никто про меня не ведал.
– Окроме Томилы Иваныча, никому уж, Первуня! – кивнула бабка.
– Никакому Иванычу, старая! Таись от всех. Бачкина жизнь мне всего дороже. Иван языкат – и ему не сказывай ничего. Свечку мне принеси. Гость я недолгий. Лист напишу – снесешь, куды укажу.
– К Томиле Иванычу снесть? – нетерпеливо спросила бабка. – Может, его самого покликать?
– Не кличь никого, тебе говорю! Все дело загубишь! – строже прежнего повторил Первушка.
Бабка принесла Первушке огарок. Он обрадованно увидел в чулане старые перья, чернильницу и бумагу.
Суровость и таинственность Первушки сковали бабку. Она бы на радостях заменила ему покойную мать, напекла бы всего, наварила, наговорила бы ласковых слов, приласкала бы…
«Статен, красив, а в этакой гуньке – глядеть бедно! – думала бабка. – Да видно, удал. И грамоту, вишь, одолел! Томила Иваныч-то будет, чай, рад, что Истома прислал ему вестку… И рубль серебра… Отколь таки деньги? – усомнилась старуха. – Да бог его знает, отколь!» – отмахнулась она.
Первой посулил ей полтину за то, что она снесет грамотку сыну сторожа Рыбницкой башни – стрелецкому десятнику Ульяну Фадееву. Бабка послала Федюньку еще до ранней обедни снести грамотку и получила полтину, когда он принес ответ.
Первушка пообещал ей еще полтину, если она ночью впустит к нему знакомца, который придет тайным обычаем. Он знал, как бабка любит полтины.
Федюнька ходил теперь в кузню Мошницына на работу и возвращался вместе с Иванкой. На этот раз он пришел один и сказал, что Иванка сразу из кузни пошел в городской караул у Спасских ворот, где в очередь отоспится. Наряды посадских стояли у башни по суткам, и, значит, Иванка лишь через сутки мог возвратиться домой. Бабка ждала полуночи и впустила человека, так, что его никто не видел. Первушкин гость показался знакомым и бабке Арише, но в темноте она не могла его разглядеть. Бабка была довольна лишь тем, что собаки, словно с ней заодно, блюдут тишину и не лают на чужака, как будто к нему привыкли.
Через час Первушкин знакомец ушел так же тихо, как и пришел, и бабка за ним заперла.
Утром, когда Федюнька ушел в кузницу, а Груня – на торг, бабка подкралась к чулану, где ютился Первушка, и, не решившись сразу войти, постояла. Потом шагнула через порог.
В полумраке чуланчика Первушка резко вскочил, уронив какую-то сложенную бумажку.
– Чего-то ты? Аль не признал? – усмехнулась бабка.
Первушка заметил оброненную бумагу, схватил ее и сунул за пазуху.
– А ты что у двери стояла? Кто тебя подослал? Что смотрела! – накинулся он.
– Да глупый ты, что мне смотреть! Что я в грамотах смыслю!.. Я затем забежала – Томила Иваныч прошел. Хочешь – покличу. Сокрушается он по бачке. Рад будет…
– Коли надо было, послал бы к Томиле. Сказываю – молчи! Возьми вот еще полтину.
– Молчу, молчу!.. Экий суворый стал! – качнув головой, проворчала бабка.
Она сготовила для Первушки лепешек, принесла яиц, сала, рыбешку – все молча.
Но бабка задумалась: ее охватили сомнения.
Иванка, придя домой, повалился спать, Федюнька вместо него пошел на городовые работы. За Груней зашла подружка, и они ушли в завеличенский лес, по указу Земской избы, собирать целебные травы.
