Иванка вспорол полу и вынул извет. Первушка вдумчиво прочел его, но заговорил о другом.

– Зипун твой бросить пора, срам зипуном звать, – сказал он. – Экий ты взрос – больше меня ростом удался! – Первунька сложил и спрятал извет. – Да ладно, – закончил он, – сходи в мыльню, а после того мой кафтан возьми. Хватит у нас лишнего платья… Валенки дам тебе да порты… Всего вволю, а то братом тебя на людях совестно звать!..

Шли дни. Иванка жил у Первушки сытый, в тепле и довольстве.

В воскресенье Первушка сводил Иванку к обедне в собор Покрова-богородицы, куда приезжал молиться и царь с молодой царицей. Только царя на этот раз не было – он жил в Коломенском[143].

Богатство митрополичьей церковной службы, золотые ризы бесчисленных попов, пестрота женских шубок, платков, бархат, шелк и меха на пышных боярских одеждах, блеск бессчетных свечей, горевших вверху и внизу по всей церкви ярче, чем солнечный свет, самоцветные камни на драгоценных ризах икон – все это было невиданно; и казалось почти невозможным, что он, Иванка, живет среди этой сказки.

После обедни Первушка сводил его на карусели, потом в корчму, где бородатый и важный, как боярин, корчемщик согнал со стола для Первушки с Иванкой каких-то богато одетых людей.

Братья ели рыбный пирог, гуся, моченые яблоки, пили брагу и мед.

Когда Первушка подвыпил, он стал шуметь и смеяться, какие-то трое знакомцев, угождая ему, хохотали над каждым его словом…

– Вот так и живем в боярщине! – в самодовольной усмешке поджав губы, заметил Первушка, когда к ночи они возвращались домой.

Иванка видел, что боярская челядь царского тестя почитает Первушку, а некоторые из холопов прямо- таки раболепствуют перед ним. Они бы звали его и по отчеству, но он не хотел того сам.

– Что мне в бачкином имени! – пояснил он Иванке. – Свое имя неплохо… Смекай-ка: Пер-вой! То и есть: первой слуга первого боярина на Руси…

Когда прошел заветный день – понедельник, в который Первушка пообещал передать челобитье боярину, Иванка опять приступил к нему:

– Первушка, братко, родимый, спасибо тебе за кафтан, за валенки, за шубейку – за все, да я бы и без того обошелся, а главное дело – мирское: как псковских людей челобитье? Поспел ты его боярину нынче отдать?

– Вот тоже прилип со своим челобитьем! – нетерпеливо, с досадой отозвался Первушка. – Когда поспею, тогда и отдам. Сам знаю когда, не твоего ума мне указывать!

– Что ты, что ты, как мне указывать! Я лишь спрошаю, – скромно сказал Иванка. – Об людях забочусь, не об своей корысти.

– Вот то и беда, Иван, – возразил Первушка, – тебе б о своей корысти поболе мыслить. Иные и сами сумеют промыслить свои дела. Ты смекни, что затеяли над тобой: несмышленыша молодого послали в Москву к государю с изветом на воеводу. Невесть чего наплели на сильных людей, да сами не смеют подать – на отрока валят, а ты-то и прост и понес, не отрекся… А коли схватят, к расспросу поставят, на дыбу потянут – кого? Не Гаврилку с Томилкой – тебя, молодого дурня!

– За правду посадскую я не страшуся, братко. Я правду поведаю хоть государю.

– А палачу не хошь, дурень? Кто к государю тебя допустит? Тоже посол великий сыскался! – Первушка жестом предупредил готовое сорваться с Иванкиных уст возраженье: – Молчи-ка, великий посол! Я постарше. Что сказывать стану, ты слухай. – Он откашлялся с важностью. – До палача тебя не допущу. Не кой-чей ты братишка – Первого. Меня и палач боится, за честь почитает, когда с ним поздравлюсь. А во Псков тебе не ворочаться. Хошь на Дон, в казаки? И туда тоже надо с деньгами, и там не святые живут и не дураки – богатых любят, рублям да полтинам кланяются. А может, и милости у государя заслужишь, – сказал Первой и испытующе поглядел на Иванку. – Воротись на боярина Романова двор, – понизив голос, добавил он, – да вызнай, сколь там во дворе безъявочных, и какие их имяны, и кто родом, и по какому делу, да то же – у князя Черкасского. Тебя там знают, не потаятся…

– Зачем экий сыск? – перебил Иванка.

– А затем! Государю шкота большая от тех людей.

– А ты что ж, государя от шкоты блюдешь? – враждебно спросил Иванка. Он вдруг понял брата, и чувство неприязни охватило все его существо. Со всей высоты недосягаемого почета и уважения старший брат покатился кубарем в грязную яму.

– Себя блюду и тебя тому ж обучаю, – твердо сказал Первушка.

– А ты бы, чем на бездомных сирот изветничать, кои сами едва себе приют отыскали, ты бы на сильных да на богатых… Царь правду любит – он тебя за то наградит… Отдай боярину псковских людей челобитье…

– Опять за свое! Недосуг с тобой ныне! – как бы вспомнив какое-то спешное дело, отмахнулся Первушка. – Постой, ужо потолкуем…

Первушка оделся богато и чисто и вышел.

Иванка остался один.

Каморка Первушки была при черном крыльце боярского дома. Где-то здесь рядом, как похвалился Первушка, находилась опочивальня самого боярина, и через тайную дверь в нее было можно пройти от Первушки. У Иванки мелькнула мысль самому без волокиты пролезть к боярину и отдать ему челобитье…

Иванка решил пока проскользнуть в покои и оглядеться, куда и в какую дверь надо идти, чтобы после, в решительную минуту, действовать быстро.

Он высунулся из каморки. Никого из многочисленных слуг уже не было видно. Оглянулся по сторонам. Тяжелые полукруглые своды низко нависли вокруг. В темноте Иванка шмыгнул в низкую дверь и, забыв нагнуться, ушиб голову, отчего чуть не вскрикнул. Он затаился, услышав вблизи за дверью приглушенные голоса. Один был голос Первушки, и странно – второй был тоже знакомый… Иванка прижался в глубокой

Вы читаете Остров Буян
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату