блаженствовал за тарелкой борща.
– Ты что такой взъерошенный? – спросил он Сашку в промежутке между двумя ложками и с хрустом надкусил дольку чеснока.
– Да вот, бать, боюсь, как бы моё училище медным тазом не накрылось …
– Это ещё почему?
– Ошибка в паспорте обнаружилась. Национальность у меня там не та записана. В милиции напутали…
– А ты, балбес, куда два года смотрел? – поинтересовался батя. – Теперь, сын, это дело, надо полагать, менять придётся? И, небось, совсем срочно? …
– Да вот, придётся…
– 'Вот' под себя не постелешь, и шубу из 'вота' не сошьешь, – резонно заметил отец.
– Да понимаю я, понимаю, – ты не трави мне душу, а лучше паспорт свой и матери дай. И скажи, где мое свидетельство и прочие бумаги у нас лежат, – мало ли что понадобится? Сейчас пообедаю и побегу брать справку о прописке в ЖЭКе. А завтра, с утра, в паспортный стол поскачу.
– Да вон, в шкатулке в серванте всё и лежит. Бери что надо и действуй, скакатель… Кстати, а какую там тебе национальность в паспорт-то впендюрили?
– О, пап, это вообще песня! В 'удмурты' меня записали!
– Ага, – сказал отец меланхолично, съел пару ложек борща и уточнил. – А ты кем хотел быть?
– Как кем? – не понял Сашка. – Русским, конечно!!!
Третьей ложкой отец поперхнулся.
– Странное дело, сын. Мать – удмуртка, я – удмурт… Ты-то какого хрена вдруг русский?
Послесловие:
Владимир Иванович Даль как-то сказал: 'Ни призвание, ни вероисповедание, ни сама кровь предков не делают человека принадлежащим к той или иной народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежность его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот тому народу и принадлежит. Я – думаю по- русски.'.
09.03.2005 г.
С обучением на японском
Всё началось со сдачи экзамена по Теории связи.
На принимавшей экзамен кафедре было несколько адъюнктов и докторант – ВВУЗ готовил не только военных инженеров, но и научные кадры. Кому-то из этих 'кадров' срочно потребовался подробный перевод патента, умыкнутого где-то по-случаю нашими разведчиками. Краткой аннотации на русском языке к заказанному по соответствующей пересылке материалу оказалось недостаточно.
Надо, значит надо.
В армии понятия 'невозможно' не существует. Четырём курсантам-отличникам, вместо подготовки и сдачи экзамена, было предложено перевести этот патент.
С иностранного языка.
За соответствующее вознаграждение. Т. е. за пятерку в зачетке.
Курсанты сразу же согласились. Когда студенты, а тем более военные студенты, отказывались от халявы? Пусть и заслуженной упорной учебой в семестре, но халявы? Было озвучено, что того патента всего-то четыре машинописных листа.
В училище изучали всего два иностранных языка – английский и немецкий, но библиотечные фонды содержали словари всех технических держав, имелись словари и просто мало-мальски способных воевать государств. Даже такие экзотичные как русско-арабские и арабо-русские. И так вплоть до суахили.
Любой словарь – это лишь разновидность справочника, а какой инженер не сумеет воспользоваться справочником?
Но халява не прокатила. Пахать пришлось не разгибаясь.
Патент оказался на японском языке.
Первые же страницы словаря повергли самодеятельных переводчиков в шок.
Оказалось, что в Японии принято иеролиграфическое письмо. Впрочем, это было известно заранее. Кроме того было известно, что иероглифы в качестве материального носителя японской письменности были заимствованы из Китая. Не было известно лишь точное количество этих самых иероглифов… Более двух с половиной тысяч! И это притом, что для среднего европейца два наугад взятых иероглифа похожи так же, как два наугад взятых японца. Или китайца, если быть ближе к упомянутому восточному первоисточнику.
Впрочем, хрен редьки…
Курсантам повезло – патент был написан слоговыми иероглифами!
Дело в том, что в VIII–IX веках в Японии, для упрощенного написания документов, были приняты две разновидности слогового фонетического письма. Катакана и хирагана. Базовые иероглифы характерных слогов-слов были в них предельно упрощены, и теперь можно было собирать слова из слогов. Как мозаику. Или, если хотите, паззл. Грамотный японец вполне узнавал начертание прототипа, знакомое со времен третьего тысячелетия до н. э.
Известно, что проще всего приживается и не вызывает отторжения то, что упрощает жизнь. Слоговое письмо жизнь упрощало, а потому отторжения не вызвало и прижилось.
Впрочем, сфера употребления катаканы и хираганы была довольно узка. И в 1969 году, специально для документов техногенного характера, была принята ещё одна версия упрощённого слогового письма. В этой версии базовых слогов оказалось немногим больше двухсот пятидесяти. Злые языки говорили, что это было сделано в угоду производителям японских печатных машинок, захотевшим сэкономить на количестве клавиш.
Через несколько дней перевод японского патента был завершён. По ходу мытарств горе- переводчики понавыписывали себе кучу нужных и не очень нужных японских слов. Естественно, с переводом. Получилось что-то вроде словаря-разговорника. Со странной, для взгляда со стороны, направленностью. Лингвисты, те, что не лишены чувства юмора, назвали бы его словарём эстетствующего, но при этом технически подкованного оккупанта-мародёра.
Чего только в этом словаре не было!
Начинался он со слов 'онна – юваку-суру – рэмбо-суру – самэру' (женщина – соблазнить – любить – слинять). Плавно переходил к джентльменскому набору для пристрастного допроса плененного самурая, начинавшегося с тривиального 'рётэ-о-агэро' (руки вверх!). Затем следовали давно набившие оскомину команды ежедневного распорядка дня (только уже на японском), и заканчивался 'разговорник' приятными слуху словами: 'тя-но-ю' (чайная церемония), 'рабу' (любовь) и 'сисю' (сборник стихов).
Спустя пару месяцев словарик скопировало себе подавляющее большинство любопытных до всего необычного курсантов. Развлечением это было или способом отвлечься от рутины – понимайте как хотите.
Ежевечерние разгоняющие скуку упражнения с 'тарабарским' разговорником привели к тому, что понемногу весь курс научился вполне сносно командовать и посылать друг друга на языке Страны Восходящего Солнца.
Время неумолимо. Всё бы так и осталось забытым казусом, коими полна жизнь любого военного связиста. Но…
По замене из Афганистана в училище на кафедру автомобильной подготовки и систем электропитания прибыл новый преподаватель. Подполковник. В роскошной шитой фуражке-капелюхе с красным околышем.
Следует заметить, что, носившие чёрные околыши связисты, к 'красным шапочкам' относились с изрядной долей презрения. Не было для связиста большего позора, чем принудительное водружение на его голову фуражки с красным 'петушиным' околышем. Не счесть числа взысканий, полученных упрямцами 'за нарушение единообразия формы одежды', как и не счесть числа отказавшихся от карьерного роста, связанного с непременным надеванием на голову описанного головного убора в очередном месте службы.
Вместе с тем, указывать чужакам, что в нашем инженерном монастыре сей кошмар, цветов пожарной
