На каком-то этапе жизни у Поли образовался сын.
Потом сын вырос и стал алкоголиком, а Поля состарилась, и стала просто бабой Полей.
Когда начальники перестали Полю любить, им тут же захотелось от неё трудовых свершений. Но работать много и на износ она не умела. Не научилась и не привыкла. Перед Полей замаячила перспектива лишиться работы, на которой не надо работать. С незамужними женщинами, в период угасания их внешней привлекательности, такая катастрофа случается сплошь и рядом. Причём, гораздо чаще, чем с их окольцованными подругами. Тех, если что, хоть мужья защищают. По большому, 'кризис жанра' – это ситуация, когда кормившая тебя халява накрывается медным тазом, а новой не предвидится.
Бывает…
Естественно, что этих неприятных перспектив Поля не хотела, и поэтому стала добирать в глазах политического начальства
Очень скоро об этом Полином 'хобби' узнали все и каждый. Теперь, если кто и ронял при ней неосторожное слово, то лишь затем, чтобы довести до ушей 'политребят' очередную нелепую до полнейшей абсурдности дезу, а потом тихо порадоваться их мышиному мельтешению по её поводу.
Время шло, и Поля вышла на пенсию. Политотделы упразднили, а, поскольку, по советскому, а потом и российскому законодательству, ветерана войны можно уволить из государственного учреждения только по его собственному желанию, либо вперёд ногами, то скучавшую без общения Полину Андреевну пристроили на одну из кафедр.
По сложившейся в академии традиции кафедральных дежурных назначали из числа адъюнктов и офицеров лаборатории обеспечения учебного процесса. Но «космонавтам» повезло: со дня выхода на пенсию, за пультом, напротив входа на их кафедру, на посту у городского телефона, всегда и неизменно восседала баба Поля.
По выработавшейся привычке, дважды в день, она заносила начальнику кафедры исписанный аккуратным бисерным почерком листок. Небольшой такой, в четвертушку стандартного. Первый раз – утром, со списком опоздавших на службу офицеров. Второй – вечером, со списком говоривших по городскому телефону по неслужебным вопросам и кратким конспектом содержания их разговоров.
Начальник неизменно благодарил бабу Полю за бдительность, а затем, дождавшись, когда она покинет кабинет, не читая, рвал полученную им кляузу и отправлял её в мусорную корзину. Он понимал, что кадры старой закалки уже не переделаешь…
С возрастом 'бдительность' и 'халява' стали самыми сильными страстями Полины Андреевны. Нисколько не смущаясь нелогичностью своего поведения, она могла вечером влезть с поздравлениями к адъюнктам, отмечавшим чей-нибудь день рождения или очередной диссертационный этап, выклянчить у них рюмку коньяка и апельсин, а наутро положить на стол начальника кафедры рапортичку об учиненном на кафедре распитии со списком его участников. В рапортичке пунктуальной Полины Андреевны присутствовало и количество горячительного, употреблённого перечисленными ею участниками 'безобразия', и точный перечень его названий, а также характер присутствовавшей на столе закуски. И так, вплоть до стенограммы произнесённых тостов.
При всей своей брезгливости к наушничеству, рапортички о распитиях неравнодушный к зелёному змию начальник всё же читал. Перед тем, как отправить их во всю ту же мусорную корзину, он улыбался и вздыхал. Молодёжь, в его понимании, не менялась. Оснований для такого вывода у начальника было более чем: у него была хорошая память, и он помнил свои адъюнктские годы. Наверное, он ностальгировал и поэтому, когда адъюнкты приглашали его на свои посиделки, он, если не был всерьёз занят, никогда от такого приглашения не отказывался.
Мы это к тому, что начальнику было особенно весело, когда накануне вечером он присутствовал на таком мероприятии, а наутро получал подробный письменный отчёт об этом событии со своей фамилией в числе прочих 'нарушителей'.
Бдительность
В кабинете начальника стоял единственный на всю кафедру телефон закрытой дальней связи. Пользовался этим телефоном не только начальник, но и все преподаватели. Естественно, испросив соответствующее разрешение у начальника.
Никто не любит быть обязанным, поэтому офицеры кафедры старались пореже обременять начальника такими просьбами. Впрочем, когда возникала необходимость переговорить с сыном, продолжающим династию в одном из дальних гарнизонов, или со старым сослуживцем, – деваться было некуда. Но, по возможности, все предпочитали звонить в отсутствие начальника. Благо кабинет его никогда не закрывался, остальное было делом техники и личной расторопности.
Петру Ивановичу, плотному коренастому полковнику, единственному из преподавателей, имевшему на насквозь технической кафедре учёную степень «кандидата военных наук», надо было позвонить. Позарез как надо было.
Отпрыск, учившийся в одном из ВВУЗов недавно отделившейся Украины, требовал регулярного отеческого контроля. Реализации функций контроля весьма способствовали два обстоятельства: то, что функционировавшая на общем государственном пространстве СССР система военной связи ещё не была разрушена, и наличие там, на Украине, выбившегося в начальники учебного отдела однокашника.
Итак, Пётр Иванович, не решаясь войти, крутился возле кабинета.
Через едва приоткрытые двери кабинета и предваряющего его тамбура ему никак не удавалось определить – на месте ли начальник. В дверной просвет был виден лишь краешек рабочего стола, а вот есть ли за этим столом сам столовладелец, – было непонятно.
Стучать в дверь пустого кабинета было бы глупо, а открыть дверь и войти, не постучав, – опасно. Вот и нарезал Петр Иванович бесшумные суетливые круги, отклячив упитанный зад, вытягивая шею и тараща глаза.
Полина Андреевна телодвижения Петра Ивановича взяла на заметку моментально. С минуту она заинтересованно выжидала: чем же дело кончится… Но потом не выдержала.
– Петр Иванович! – вкрадчивым голосом тюремной надзирательницы окликнула она полковника. – А Анатолия Юрьевича нет!
– А он мне и не нужен! – буркнул в ответ недовольный её назойливостью Петр Иванович.
Оскорбленная в лучших чувствах, Полина Андреевна упрямо поджала губы и сверкнула глазами. После непродолжительной паузы она всё же нашлась:
– А я, между прочим, и не к вам обращалась!
Шокированный полковник оторопело огляделся. Других Петров Ивановичей в пределах прямой видимости не наблюдалось…
В коридоре вообще не было никого, кроме него и Полины Андреевны.
'Вот же старая карга!' – подумал Пётр Иванович, но связываться не стал.
Он открыл дверь кабинета, зашёл и заказал разговор с Украиной.
Когда его соединили со старым сослуживцем, Петр Иванович всё ещё кипел от негодования. Наверное поэтому, ничего путного из состоявшегося общения, кроме рассказа о том, как его достала выжившая из ума старуха, у него не получилось…
Халява
В конце 94-го, вместо продовольственных денег, окончательно обнищавшим офицерам стали выдавать продовольственный паёк. Перечень входящих в него продуктов был строго нормирован, и поначалу ценовая чехарда за забором академии на него не влияла. Естественно, что желающих отказаться от полновесного пайка в пользу его напрочь обесценившегося денежного эквивалента не находилось.
Во всей этой истории было только одно 'но'.
В пайке, помимо целого списка вполне востребованных продуктов, наличествовали три непопулярных крупы: пшено, перловка и горох. Пару месяцев эти кулинарные изгои копились в адъюнктской, в углу широкого подоконника, скрытые от начальственного ока плотной шторой. Потом пузатые полиэтиленовые кулёчки попались на глаза Полине Андреевне. И Полина Андреевна заинтересовалась…
Выяснив, что содержимое кулёчков никому не нужно, она впала в ажиотацию. Плотоядно косясь в сторону подоконника, она плаксиво объяснила, что её сын-инвалид нигде не работает, а на жалкую пенсию сводить концы с концами никак не получается. Адъюнкты, естественно, отдали Полине Андреевне
