труда. Абигайль, когда увидела, как Аглая доит корову, убирает за поросятами и успевает при этом держать в чистоте просторную двухэтажную избу, схватилась за голову. Старики не отставали от молодых – деды дружно распахивали поле под озимые на маленьком тракторе, а бабки были на подхвате – то в огороде копались, то еду готовили.
Помимо Полторашкиных в поселке жили две семьи молодоженов и три брата Крупениных, промышлявших тем же бортничеством и траперством.
Мэтьюз и Джурич уже поняли, что совершили ошибку, согласившись на путешествие в глубинку, и потому принялись убивать время, усевшись на длинной скамейке, тянущейся вдоль всей восточной стены избы. Сальяри ходил за Евсеем, пытаясь взять интервью о тяжелой жизни простого крестьянина. Нойштадт присел на бревно рядом с дедами, у которых выдался перекур, и втолковывал им, насколько выгодно будет потребовать у государства, то есть у губернатора, пенсию и отдыхать весь остаток жизни.
Дед Пантелей, тощий ехидный старик, выбил бейсболку о колено и прищурился.
– Это чего ж, на заднице всю остатнюю жисть сидеть? Так ведь сдохнешь с тоски! Человек жив, пока сила есть, а какая сила будет, если на печке лежать да в потолок плевать?
– Верно, – одобрил дед Макар, круглый, с выдающимся животиком и розовой лысиной.
– Вы свое отработали, господа, – торжественно заявил Нойштадт, – вы отдали долг обществу и государству. Теперь их обязанность позаботиться о вас.
– Был у меня на Двине знакомый бухгалтер, – вспомнил Пантелей, – тоже вот пенсии все дожидался. Дождался, милый. Сидел все на лавочке, пичужек считал. Да через год и помер. С тоски, да от безделья, да оттого, что ритм жизненный потерял – это мне знакомый врач сказал. Нет уж, милый человек, мы уж лучше по-своему: пахать будем, сеять будем. Вечерком водочки по сто пятьдесят, глядишь, и протянем еще годов... дцать.
– Правильно, – подтвердил Макар.
– Э! Старичье! Чего расселись? – рявкнула неожиданно появившаяся бабка Антонина – жена деда Пантелея, женщина дородная, крупная и горластая. – Мы там с Веркой пуп рвем, обед им готовим, а они тут сидят, красавчики, разговоры разговаривают! Поле непахано, забор не починен! А ты, лысый черт, чего уставился?
Дед Макар развел руками:
– Дык я... того...
– Вот я Верке скажу, какой из тебя работник. Она тебе ночью хрен на блюде поднесет, а не любовь свою супружескую проявит.
– Во, видал, – шепнул дед Пантелей, торопливо поднимаясь. – А ты говоришь – пенсия! Извини, друг, пора нам. А то без ста граммов оставят, голубицы наши. Чтоб им...
– А ты, гостюшка, заканчивай мужиков от работы отрывать. – Внезапно Антонина перевела внимание на Нойштадта. – Если тебе делать нечего, так это не значит, что и все должны лоботрясничать.
– Но позвольте!
– Я только мужу позволяю, да и то, если в настроении, – отрезала бабка Антонина и, подбоченившись, победно взглянула на Нойштадта.
Несколько ошарашенный отповедью, председатель комиссии не нашел, что возразить. Да уж, отношения полов здесь явно складывались... нестандартно.
Абигайль, осторожно переставляя ноги в открытых туфлях, заглянула в хлев. Аглая, сидя на табуретке, доила корову. Увидев гостью, она прервалась, зачерпнула из ведра кружкой и подала ей:
– Молочка парного. Тебя бы к нам, откормили бы. Ишь, какая тощая, на такую и мужик не взглянет.
Абигайль замерла, не зная, как отреагировать на подобное заявление, но затем решила не фиксироваться на этом. Ну что еще можно ожидать – примитивная культура, где основной жизненный приоритет любой женщины – удачно выйти замуж...
– Спасибо, – Абигайль благодарно кивнула и, приняв кружку, осторожно отхлебнула. Парное молоко она пила в далеком детстве на ферме у прабабушки и забыла, насколько прекрасен его вкус. Впрочем, ее больше заботило, как отреагирует желудок.
Ванька, стоявший тут же подле матери, заглянул в ведро, подхватил его обеими руками и поволок к двери.
– Дети у вас тоже работают, – заметила Абигайль. – А вы знаете, что в большинстве цивилизованных стран детский труд запрещен?
– Зато сызмальства к труду привыкают. Дармоеда вырастить не проблема, а мужик должен с пеленок понимать, что его работу никто не сделает. А женится, кто будет его семью кормить? Так жена и из дома выгнать может неумеху-то.
Мисс Клейн озадаченно нахмурилась. Хм, странно... Похоже, в этой культуре отношения полов переплетались очень причудливо и полной зависимостью женщин от мужчин не слишком пахло. Она попыталась вновь вернуть разговор в прежнее русло:
– Но это мужчина, а не мальчик. И девочка у вас тоже работает.
– Так не на дядю, на себя. А вырастет жена-белоручка, так муж несчастный сколько прутьев ей об спину изломает, прежде чем уму-разуму научит.
– Телесные наказания? – Абигайль даже поперхнулась. – Такое возможно?
– А как же! Он меня ремнем, если в доме разор, а я его скалкой, если шибко водочки переберет. Так и живем. – Аглая хитро прищурилась.
– Да вы шутите? – неуверенно предположила Абигайль.
– А то! – Аглая не удержалась и звонко рассмеялась. – Что ты, милая! Мы же не лесовики какие, не дикари. Совет да любовь в семье, а без этого никуда.
– Ну да, ну да, – поспешно кивнула Абигайль. – А девочка ваша где? Что-то ее давно не видно.
– Козу пошла искать. Сейчас придет – вечерять уж скоро. Бабки, наверное, уже и сготовили все. Вы как, с нами-то посидите? По-простому, по-крестьянски?
– Конечно, конечно, – согласилась Абигайль и удивленно взглянула в кружку. За разговором она и не заметила, как выпила все молоко.
– Давай-ка, я тебе еще налью. – Аглая протянула руку за кружкой, и тут со двора донесся детский крик.
Аглая взметнулась, одним движением оказалась у двери, подхватила вилы, стоящие возле стены, и выскочила из хлева. В уши ударил рев сирены, Абигайль рванулась к выходу – сирена напомнила ей учения по боевой подготовке в Даббл-Пойнте. Рев нарастал, прерывистый, сверлящий уши – возле сарая, почти повиснув на веревке, тянущейся к спусковому крючку сирены, прыгал Ванька. Он что-то кричал, показывая рукой в сторону леса. Посреди двора валялось опрокинутое ведро, пролитое молоко быстро впитывалось в сухую землю.
С пасеки, прыгая через ульи, к дому мчался Евсей, за ним, отмахиваясь от пчел, бежал Сальяри. Джурич, скучавший на скамейке возле избы с миской малины, выронил миску и оторопело озирался. Мэтьюз, стоя на крыльце, глядел из-под ладони в сторону леса, бледнея на глазах.
Абигайль бросилась за Аглаей, которая была уже у ворот.
– Куда, назад, – рявкнул Зазнобил, хватая ее за руку и отбрасывая в сторону, – в дом, быстрее.
Абигайль вырвалась, засветила Зазнобину пощечину и, оттолкнув замершего в недоумении Нойштадта, выскочила за ворота.
От леса, таща за собой блеющую козу, бежала Машка – дочка Аглаи и Евсея, а позади нее, стелясь над высокой травой, рвались из леса черные стремительные тени. Аглая уже бежала навстречу девочке, но видно было, что она не успеет – на бегу она переваливалась, неуклюже поддерживая живот.
Прошипел лучевик, и одна из теней с воем опрокинулась в траву – бабка Антонина с одной руки, в другой у нее был еще один лучевик, с крыльца била в настигающих Машку животных.
Зазнобин выругался, выдернул из колоды топор и рванулся вслед за Аглаей. Евсей перемахнул забор со стороны пасеки, бабка Антонина кинула ему лучевик, который он подхватил на бегу. С поля бежали деды с колами наперевес.
– Что это? – крикнула Абигайль.
– Волки, – выдохнул Евсей, выскакивая за ворота.
Абигайль подтянула юбку и кинулась за ним, даже не подумав, что с голыми руками она будет только
