– А зачем? И так видят, как уважают Германию другие. Действительно великая страна. Это и есть настоящая гордость.
– Не знаю, мы… – пробурчал он и вытер тряпкой фотографиию кого-то, в черной военной форме. Наверное, СС.- Ешьте, остынет…
Он вышел, а я насел на яичницу из домашних яиц. Мне нравится немецкая кухня. Добротная, сытная и гостеприимная. Но почему так много людей, говоря о чем-то, прошлом или нынешнем, все время повторяют «мы»? «Наше время», «мы не знали» или «мы были…». Кто, поименно? Удобное это слово – «мы». Многоголовое, как дракон. Особенно для освященных сверху преступлений. Перед человеком. И еще одним. И еще. И еще…
«Мы» легко поднимает над собой никчемного в чем-то конкретном и создает ему иллюзию силы и единства. Как строй солдат, марширующих в ногу. Так надо. Так положено. Но ведь у каждого из этих же солдат где-то в глубине потом, после начинается свое «я». И желания, и амбиции, и болячки, и проблемы, и любовь. Разве этого не достаточно? Ладно, солдату нужен противник, который объединит, чтобы выжить и жить. Значит, победить. А не солдату? «Мы – это сила». «С нами Бог»… Хорошо, но почему Он тогда уже не с тобой. В твоем доме, рассвете, вещах, увлечениях, в твоей работе, в твоем сердце, наконец. Строить, любить, радоваться, защищать. «Мы» – это бегство от себя, ущербного. Неужели это не видно? Или инструмент, дудочка крысолова для обожания теми же, бездарными, но приобщенными как бы к… Вождю. Фюреру. Начальнику. Им тоже надо. У них «я» без «мы», как головка у младенца, не держится.
Конечно, «мы» – сила. Особенно затоптать и поорать вместе, ощущая общность чего-то мистического, восторженного и одновременно болюче-сладкого, освобождающего. «Мы» – это безответственность за себя во имя ответственности за все. Люди боятся отвечать за себя. Еще бы, «я» обязывает. Не вообще, а лично. «Я» – это ответственность. И за свои поступки, и за свою жизнь, и за пустой холодильник, и за женщину, и за детей, и за то, что происходит вокруг. Любое сопротивление злобе и освященному «мы» злу начинается с «я». Потому его так не любят вожди и подручные. Которые не подмастерья, мечтающие стать мастером. Или просто хорошо делающие то, что умеют. Подручные не способны строить. Они хотят быть или чувствовать себя хозяевами. И не в чем-то, а над кем-то. Иными себя не видят. Только охранниками, карателями, инквизиторами, офицерами, дворянами. А все остальные, те, кто жил или не хотел жить, обслуживая хозяев, где они? Куда ни плюнь сегодня – сплошь элита и потомки великих чего-то. Потому как сами – ничто. Подручные всегда сбиваются в «мы». Иначе себя не чувствуют. Иначе обидно. Как и кильке. Но у нее в стае немножно другое – только не меня. Но все равно – «мы».
Те же немцы, пройдя через страшные испытания тогда, при Гитлере, смогли за какие-то пятнадцать лет после войны не просто восстановить страну, но и сделать ее самой богатой и сильной в Европе. Без маршей. Без химер в больных головах. И смогли очиститься от противостояния многочисленным врагам, которых делали сами же, унижая, убивая и ненавидя кого-то, другого. Сначала их придумали, сбросив с себя ответственность, потом с ними, врагами, и боролись, погибая и уничтожая. Другие тоже хотели жить. В конце концов, пелену сорвали, кроваво и больно. И что? Огляделись, отряхнулись и занялись своей жизнью. И своей страной. И никто их на колени не ставил, чтобы поднимать. Потому как они и не становились. Поняли, что однажды Гитлер уже поднял. Ниже некуда. И тогда «мы», гнилое, ушло. Осталось «я»: построил, заработал, написал, сказал, вымыл, убрал. Из миллионов этих «я» и получилось «наше». Великая Германия. Они и так это знают. Без Гитлера. И еще то, что из миллионов нулей, безличностных, как «мы», выстраиваются только цепи. Для самих же себя, в первую очередь. Им, немцам, не надо себя накручивать в оре «мы самые-самые» или шлепать на солдатских пряжках «с нами Бог». Он и так с теми, с кем надо. Без напоминаний. На душу штампованную пряжку не наденешь. Как и на «я». Если оно, конечно, не мыкает в стаде, благодарное за кнут пастуха, утреннюю дойку и нарисованную для быка-осеменителя картонную задницу коровы. «Мы…». «Мы были едины». «Мы видели, кто враги…». «Мы всего не знали…». «Мы – это гордость…». «Как один вздох»…
Я выдохнул, допил кофе, расплатился за себя и выехал опять на трассу. Черно-белую. Как старое фото. Хотелось скорее добраться до Ганновера, к Мишке, уехавшему туда жить лет пятнадцать назад. Дети его и живут. Посидим, тяпнем по рюмочке, вспомним, посплетничаем о жизни. Ее для встречи и своей хватит – хоть залейся шнапсом.
Вскоре мимо мелькнул еще один указатель, почему-то резанувший даже не глаз, глаз не успел, а что-то иное, глубокое. Я дал задний ход, благо недалеко проскочил. Так вот бывает, не среагируешь сразу, в потом вспоминаешь и жалеешь, что проехал мимо, пропустив, как выбросил. А зачем разбрасываться? Это в детстве не жалко, кажется, что всего интересного много в куче цветного мусора. Потом, со временем, учишься отбирать. И в людях, и в надписях, и в подписях.
Машина рванула назад, пока нет никого, и встала перед предупреждающим знаком, закачавшись.
На синем указателе было выбито белым для четкости – «Дахау»…
ПРАЗДНИК
На свадьбе народ трижды заказывал медленный танец «Владимирский централ, ветер северный».
Наверное, поэтому молодые смотрели друг на друга, словно прощались на этапе.
Родных больше всего волновало, окупится ли мероприятие.
Но все держали фасон и друг друга за руки.
Кто-то одухотворенно блевал в туалете.
А я, напуганный откровенными намеками подпитой молодой женщины, посмотрел на себя в зеркало, втянулся, плюнул в сердцах и ушел.
Все равно было скучно – драки не было.
А женщине кто-то другой обязательно объяснит, что мужчина – это всегда потерянная надежда…
ПОТЕМКИ
Зима за окном согревала душу холодной водкой и нежно-розовыми набухшими апельсиновыми дольками, раскинувшимися попарно на белой, в цветах, каемочке. Приглушенный свет рябил на наших лицах. Уже пахло жареным и моим табаком. Все это было приправлено музыкой, тихим теплом и вкусной радостью. Простой, как кусок хорошо прожаренного мяса. Грудинка или филейная часть.
Я чувствовал себя китайским мандарином, предвкушающим цыпленка. Война – в работе, с начальниками, политикой, бытом, со всем тем, с чем сталкивается мужчина в этом мире, казалась нереальной, навязанной и надуманной.
Вот куда надо возвращаться, чтобы зализывать удары и набираться сил.
– Жениться, что ли? – с тихим ужасом подумал я, оглядывая заставленный столик.- А ведь еще и сладкое на подходе.
– Ты грубое животное, – вдруг мечтательно сказала она.
И мне уже ничего не оставалось, как доказать себе это…
БЫВАЕТ…
