Что ж, сердиться ему не следовало. Да и какая вечеринка не превращает в бардак весь дом? Что там — еще парочка наркоманов? Нет, судя по страстному шепоту и шороху одежд. Затем люди на балконе повернулись к нему лицом. Эту шляпу с плюмажем он не мог бы спутать ни с чем. Ах ты, Господи!
Привалившись грудью к краю письменного стола, Гривен поставил на него бокал и бутылку, возможно, с чрезмерным грохотом. На балконе началась суматоха, потом все затихло, — и вот Анжела Раубаль и этот Роше вышли из-за занавески во вполне благопристойном виде.
— Мне так жаль, герр Гривен. — Непроизвольно Анжела оправила юбку. — Но я не привыкла к такому… сигаретный дым и все прочее… Вот Якоб и предложил подышать свежим воздухом.
Мучительное мгновение; каждый из троих не решался позволить себе хотя бы улыбку; оказавшись в трясине, они пытались нащупать под ногами твердую почву. Роше наконец не выдержал, начав нечто взволнованное и почти беззвучное:
— Нам с госпожой Раубаль так редко удается побыть вместе, знаете ли. А я скоро уезжаю в Америку; мы с Оскаром как раз сейчас определяем оптимальные места для раскопок. Не думаю, что вы знакомы с вопросом миграции иберо-кельтских народов, но…
Анжела взяла его за руку, пожала ее.
— Все нормально, Якоб. Герр Гривен не хочет слушать твои объяснения. И нам не из-за чего нервничать. Адольфа ведь сегодня здесь нет.
Это прозвучало как превосходный тост. Гривен предложил им шампанского, но оба героически отказались. Анжела, отступив на шаг, испытующе посмотрела на него.
— Я не верю, что Люсинда предупредила вас заранее о нашем приходе.
— Она и не предупреждала.
— А следовало бы. С истиной нужно обращаться как с истиной. Дьякон Сполдинг учит…
Дьякон? Во что это впуталась Люсинда? В следующий раз она приведет домой психоаналитика.
— Ну, давайте, расскажите же мне! — Гривен налил себе шампанского в огромный бокал, чтобы выглядеть максимально эффектно. — Обожаю узнавать о том, кто чему учит.
Анжела посерьезнела, даже взгрустнула.
— Должно быть, вы правы. Мне не следует говорить его словами. Поговорите с ним сами… А тебе не следует так бояться. — Она потянула Роше за рукав, увлекая к выходу. Но у самой двери остановилась и повернулась лицом к Гривену. Вид у нее сейчас был далеко не столь уверенный, как раньше. — Вы не собираетесь в ближайшее время повидаться с моим братом?
Тайный вопрос, скрывающийся за тем, что был задан, оказался настолько прозрачным, что Гривен почувствовал, как и его собственное лицо выдает сейчас куда больше, чем следовало бы. Нет, Карл, ни в коем случае не рассказывайте Адольфу о нашей встрече. Ведь и сама Анжела как образцовая немецкая женщина так и не задала вопроса о том, ради чего Гривен с Гитлером ездили в горы.
— Не беспокойтесь, госпожа Раубаль. Я не верю теориям вашего дьякона. Мне кажется, не будь у нас друг от друга секретов, мы бы все сошли с ума.
Надо пропустить их в гостиную первыми, чтобы никто не стал болтать ничего лишнего. Какой у него, однако, оказывается дар заговорщика! Гривен выпил еще один бокал, потом еще один, и так далее, а когда в конце концов, пройдя по коридору, вернулся в гостиную, то обнаружил, что участники вечеринки как раз дозрели до несколько игривых забав.
Во все стороны разносился голос Брехта — уж не сам ли Сократ вещал с Акрополя? С помощью алкоголя или наркотиков каждый из присутствующих словно бы разгадал сокровенную Тайну Жизни и сейчас спешил поделиться своим открытием с первым подвернувшимся собеседником. За исключением фройляйн Гарбо: она сидела в одиночестве, покуривая сигарету, с таким же успехом она могла бы сейчас находиться на пустынном морском берегу. И за исключением той дамы, которая в начале вечера угостила Гривена кокаином, — она лежала сейчас на диване, осыпаемая ласками мужчины, причем явно не того, с кем сюда пришла. Но Люсинда — хотя бы одно знакомое лицо во всем этом шабаше! — куда-то подевалась. Даже ледяной «Бугатти» как-то съежился и поник, словно под лучами полуденного солнца.
Куда же она запропастилась? И, конечно, в компании Сполдинга, этого пластилинового святого, этого проповедника Последних Дней? На кухне? В спальне? И чем они там занимаются? Возносят молитвы? Да, опустившись на колени, Люсинда всегда входит в невероятный раж.
На полдороге через гостиную чья-то рука ухватила Гривена и развернула по оси. Опять Рейнхардт, за это время успевший превратиться в сущего Фальстафа, багроволицего, пьяного и добродушного.
— Карл? Где это вы спрятались? А у меня для вас чудесные новости! — Теперь он заорал, как уличный глашатай. — Внимание! Общее внимание! Вот, спасибо. Мне надо сделать крайне важное сообщение! — Любую компанию Рейнхардт считал столь же подвластной его воле, как свою театральную труппу. — Сегодня вечером для нас согласилась выступить мисс Беккер!
Если бы, в другом месте и при других обстоятельствах, он назвал ее Салли Рэнд или цыганкой Розой Ли, раздались бы непристойные шутки, выкрики и свистки. Но сейчас гости Гривена только заохали и зааплодировали, как будто сейчас должен был подняться занавес.
И это оказалось недалеко от истины, так как Джозефина Беккер взобралась на кофейный столик, встала на пуанты и с невероятной нежностью сняла часть своего алого оперения и позволила ему упасть наземь. Люди, отталкивая друг друга, встали полукругом около рояля. Мисс Беккер прошептала что-то на ухо Фрицу, который побагровел, как будто его вот-вот должны были лишить невинности. В другой ситуации Гривен, возможно, тоже разволновался бы.
— Прошу прошения. Макс, но я вынужден…
— Карл, вы действительно безнадежны. — Однако Рейнхардт по-прежнему держал его за руку. — Великое искусство куда важнее вашего злосчастного мочевого пузыря.
И вот Гривен, удерживаемый Рейнхардтом, принялся пожирать глазами мисс Беккер вместе с остальными. Она стояла высоко подняв голову, ожидая, когда уляжется общий шум. Негры были тогда в Германии экзотическими гостями, их ненавидели и боялись, памятуя об алжирцах, входивших после войны в состав французского экспедиционного корпуса. Но слава Джозефины Беккер сперва в Париже, а теперь уже и в Берлине затмевала эти предрассудки; с первого же ее выступления в «Фоли Бержер», где она исполнила чарльстон в костюме, состоявшем только из снизки бананов вокруг пояса.
Теперь она смачно запела «Маленькую бирманку». Низкий прокуренный голос напоминал о закоулках множества городов от Сент-Луиса до Монмартра. «Джаз, — забормотали в аудитории еще непривычное слово. — Какой великолепный джаз!» Впрочем, берлинцы произносили это слово как «тшас».
Пока Джозефина пела, фрагменты оперения слетали с нее один за другим. Гривен не смог бы точно сказать, хорошо или плохо танцует мисс Беккер. Ее тело как бы перетекало из одного стиля исполнения в другой: то она была дешевой потаскушкой, то нубийской принцессой, словно сошедшей с египетских фресок. Но ничего пошлого, ничего безвкусного в этом танце не было. Еще одно перо промелькнуло в воздухе, едва не упав на нос Фрицу. Показался сосок, шоколадный на светло-кофейного цвета груди. Потом и другой, а руки и ноги беспрерывно двигались, ритмическими гипнотизирующими волнами, и вот она внезапно сорвала с себя последние покровы, представ перед публикой обнаженной.
Гривен мельком посмотрел на Элио — целомудренно и даже благоговейно тот упивался, казалось, только линиями и контурами. Стояла в публике и Анжела, и вид у нее был такой, словно она вот-вот рухнет в обморок. Якоб Роше гладил ее по руке. Ну, будет тебе, будет, отнесись к этому как к антропологическому упражнению.
Мисс Беккер поклонилась публике. Грянули оглушительные аплодисменты. Браво! Бис! Она исполнила на бис мрачноватую версию «Медианы». Ее движения были на диво слаженными, компания волей-неволей начала раскачиваться ей в такт. Но Гривен чуть было не забыл о том, что Люсинда никогда не упускает своего часа. Именно этот момент она и избрала для того, чтобы появиться на сцене, причем не в одиночестве.
Сама того не желая, Джозефина Беккер стала катализатором назревавшего весь вечер скандала. Гибкая, как ива, она коснулась обеими руками пола, сперва присев, а потом распрямившись во весь рост. И на заключительном этапе ее соблазнительные, чтобы не сказать похотливые, ягодицы оказались прямо перед носом у Джулиана Сполдинга.
Но все же смеяться Гривену не стоило. Дьякон побагровел и бросился прочь, расталкивая толпящихся зрителей.
