Тем временем Скала Колхейн вел в своем кабинете по защищенной коммуникационной линии непростой разговор с начальником полиции Джеком Хокинсом. Предшественник Хокинса, насквозь коррумпированный и трусливый извращенец, кормился с ладони Колхейна. Однако когда два года назад специальная сенатская комиссия вышибла его из теплого кресла, хлебное место занял Большой Джек – суровый и серьезный законник. Безусловно, в конце концов мафиозные боссы сумели подобрать ключик к его сердцу, однако до этого времени он основательно попортил им крови. И время от времени портил до сих пор, потому что по- прежнему наивно считал себя неподкупным и бескомпромиссным грозой местного криминала.
– Вы требуете невозможного, – хладнокровно отрезал Хокинс. – Всего хорошего, мистер Колхейн.
– Послушайте, Джек! – Скала не слишком торопился останавливать собеседника, поскольку знал, что тот и не собирается отключаться. – Это только наше дело, мое и Саггети. Эти люди уже перешли всякие границы. Негодяи, напавшие на мое предприятие, нужны мне живыми или мертвыми.
– Любезный Сайрус, – оскалился Хокинс, – вы хотите, чтобы я лишился должности? Безобразие, которое вы учинили с Саггети, транслируется в прямом эфире по трем каналам! Полагаете, мэр не задаст мне вопрос, какого черта мои люди проигнорировали эту шумную бойню?
В принципе, о том, что война между кланами Колхейнов и Саггети ведется уже давно, Хокинс прекрасно знал, но до этого дня держал своих парней на цепи. Во-первых, потому, что ему за это хорошо заплатили, во-вторых, потому, что имел на этот счет прямые указания от людей, которым подчинялся и которым тоже наверняка хорошо заплатили, ну и, в-третьих, потому, что, как любой полицейский старой закалки, считал, что если одни преступники мочат других преступников, то воздух от этого только становится чище. Однако бойня в Огденвиле, да еще транслируемая в прямом эфире по нескольким каналам, не оставляла ему другого выхода. Его коммуникатор и так уже раскалился от панических звонков. Это в глухом и темном Средневековье элита считала честью для себя грудью встречать мечи и пули, а здесь и сейчас, в современном обществе, элита приходит в ужас от любого резкого звука. Ибо высшей ценностью демократического государства, которую оно должно защищать всеми силами, объявлена жизнь гражданина этого государства. Вот только, судя по тому, сколько народу гибнет ежедневно на улицах от ножей бандитов и передозировки наркотиков либо просто от безысходности сунув голову в петлю или порезав вены, граждане бывают разные, хоть они все и равны перед законом. Просто некоторые из них более равны, чем другие. И не к каждому государство со всех ног спешит на помощь… А те, что обитали в Огденвиле, как раз принадлежали к обойме тех, к кому хочешь не хочешь, а приходится бежать по первому же зову.
– Я вполне понимаю ваши затруднения, Джек, – проговорил Колхейн. Соединив кончики пальцев, он задумчиво смотрел на собеседника. – Но я хотя бы могу надеяться, что арестованные люди Саггети будут выданы мне, а не ему?
– Уважаемый Сайрус, – солидно произнес Хокинс, – закон не предусматривает выдачу арестованных правонарушителей частному лицу, и вы знаете это не хуже меня.
– Конечно, Джек. Но ведь из каждого правила бывают исключения. Ваша дочь ведь уже пошла на поправку, не так ли? И сорванец Рикки… не уверен, что он успешно закончит университет, если время от времени не помогать финансово его преподавателям…
– Я очень ценю все, что вы делаете для меня и моей семьи, Сайрус, – проговорил Хокинс. – Однако честь полицейского не продается. И вам бы уже пора это запомнить. – Он помолчал. – Конечно, эти правонарушители, напавшие на вашу фабрику, являются крайне опасными криминальными элементами. И думаю, нашим людям следует отдать приказ сразу стрелять на поражение. Это все, что я могу сделать для вас, Сайрус, – исключительно ради глубочайшего уважения, которое я к вам питаю.
– Спасибо, Джек, – с достоинством кивнул Колхейн.
Завершив разговор, он связался с Бомбардиром:
– Гиви, отзывай ребят. С этими ублюдками расправится полиция.
Отключив коммуникатор, он еще долго сидел, бездумно глядя в пустой монитор.
– Ну, пусть так, – пробормотал он наконец. – Пусть так…
Плотный огонь противника смолк разом – как будто между атакующими и обороняющимися внезапно возникла каменная стена. И тут же вдалеке завыли стремительно приближающиеся полицейские сирены.
– Ну, вот и все, – проговорил Глам Саггети, приподнимая голову от пола.
– Слава тебе, Дева Мария, – пробормотал Кабан.
– Папа, конечно, будет в ярости, – сказал Глам. – И выкупать нас из полиции придется задорого. Но в любом случае мы нанесли Колхейнам гораздо больший ущерб. Поздравляю, господа.
– Я бы так не торопился… – процедил сквозь зубы Кенни Бампер.
– Внимание всем, кто находится в помещении фабрики! – донесся снаружи решительный голос, усиленный мегафоном. – Бросьте оружие и выходите с поднятыми руками! У вас есть пять минут. Время пошло!
– Унизительно, Кенни, – Глам повернулся к Бамперу. – А что делать? Иногда нужно проиграть битву, чтобы выиграть войну. Иногда нужно сдаться, чтобы победить. – Он сел на полу и отбросил в сторону свой почти опустошенный плазмомет.
В живых осталось не больше десятка людей Саггети. Они неохотно потянулись к металлическим лестницам, на ходу роняя плазмометы на пол.
– Бросить оружие! – громоподобно донеслось с улицы, когда первые боевики показались в разбитых и опаленных дверях фабрики. – Не приближаться! Оружие на землю!
– У нас нет оружия! – истошно закричал один из людей Саггети, старательно задирая руки повыше.
Ответом ему стал залп.
Трое боевиков, расстрелянные в упор, легли прямо у дверей; еще одного плазменные очереди настигли, когда остатки ударного отряда Глама Саггети вновь бросились на второй этаж, на ходу расхватывая брошенное оружие. А полицейский спецназ тут же пошел на штурм здания, отсекая последнюю надежду договориться миром. Было ясно, что ни одного мафиозо живым из цеха не выпустят.
– Все, теперь точно кранты, – горестно сказал Оззи Пастор, когда они снова забаррикадировались на пандусе за огромным термическим шкафом, выставив перед собой почти разряженные плазмометы. –
