Варя посмотрела на нее пристально. Поправила крынку.
— Чем это я вам могу быть интересна?
— Ты мне напоминаешь одного очень близкого мне человека. Даже двух.
— Кого это я вам могу напоминать?
— Ты ответишь на мой вопрос, я отвечу на твой.
— Ну хорошо. Я пугаю их, потому что они трусы.
— Кто? — растерялась Августина.
— Пионеры. Пятый отряд.
— Так. Ты пугаешь конкретно пятый отряд. Как я сразу не догадалась…
Августина поставила флягу на землю. Они уже почти пришли — сквозь пропись молодых берез было видно поле и мальчиков, потихоньку набивающих карманы горохом.
— Ты разве сама не была пионеркой, Варя?
— Была! — Крынку поставила на землю, едва не разбила. — Была! Только меня исключили! Ведь в пионеры принимают только хороших! Смелых! Решительных! Правильных! А я — дочь врага народа. Пока моя мать была в коммуне, я была достойна звания пионерки. А когда коммуну закрыли, я стала недостойна. — Варя повернулась к ней и посмотрела сузившимися от боли и обиды глазами: — А я не изменилась! Я осталась, какая была, понимаете? За что меня исключили? За что?!
Ася не знала, что сказать. Она вообще не должна была затевать этот разговор. Она не предполагала, какие раны вскроет. Или — предполагала?
— Это неправильно. Понимаете? Здесь, в детдоме, один пионерский отряд. И в него выбирают лучших. А разве они лучшие? Да пускай они сопли прежде научатся утирать! А то в любые сказки верят.
— Ну тебе уже и по возрасту в пионеры поздно. Нашла о чем горевать, — как могла, утешила Августина.
— Поздно… Меня и в комсомол не примут. Меня теперь никуда не примут! Понимаете? У меня биография… неподходящая.
Августина покачала головой:
— Не понимаю. Разве это так уж важно — быть в организации? Человек неповторим. Он сам по себе ценность. Тебе непременно надо ходить строем и разговаривать лозунгами? Никогда этого не понимала…
Сказала и тут же подумала: «Что я говорю! Зачем я ей это говорю?»
— Вы не понимаете. Сразу видно, вы — дама. Дореволюционная вы, Августина Тихоновна.
— А разве так уж плохо — быть дамой? Не ходить строем, не подчиняться приказам, думать своей головой?
— Какая-то вы странная. Говорят, вы в Гражданской войне участвовали…
— Было. Ну и что?
— Вы за советскую власть кровь проливали, а не поняли, что красный флаг, и пионерский галстук, и клятва, и «Интернационал», это… это…
У девочки на глаза вылезли слезы. Она не могла говорить. Она глубоко вздохнула, усилием воли заставила голос скрыть дрожь и продолжала:
— Только в комсомоле можно со всеми в едином порыве, понимаете? Можно жить по-настоящему, строить коммунизм. А теперь я — на обочине. Я как Чернушка-беспризорник, который карманником в Ярославле был. Только ему в комсомол и не надо. А я по-другому жизни своей не представляю. Я в коммуне родилась, нас называли — дети революции. Считалось, что у нас в коммуне настоящий коммунизм. И в один момент все кончилось.
— Ничего не кончилось, — механически возразила Августина. Она была поражена. Она ожидала чего угодно, но не этого. Тоски о матери — да. Но слез по утраченной пионерии? Ей нужно было собраться с мыслями. Она поняла, что не готова к разговору с Варей.
— Одно я тебе скажу, Варвара: неправильную линию поведения ты выбрала. Пятый отряд оставь в покое, они не виноваты. Узнают в учительской, что твоих рук дело, окажешься в карцере, а не в комсомоле. Докажи, что ты достойна, и тебя примут. Не смогут не принять.
— Меня даже в кружок не принимают, — упрямо шмыгнула носом Варя.
— В какой кружок? — не поверила Ася. — Не может быть.
— В военный. Взяли одних парней.
— Ты девушка, — напомнила Августина. — Будущая женщина. Неужели ты хочешь стрелять и бегать по пересеченной местности?
— Хочу!
— Ну хорошо. Я поговорю с Федором Николаевичем.
— Правда?
Неподдельной радостью блеснули глаза девушки. Она подхватила крынку и вперед воспитательницы побежала к полю. Ася задумчиво шла следом.
После обеда она вошла в читальный зал и сразу увидела — шкафчик с пособиями открыт. Утром он был заперт на ключ, она это точно помнит.
Открыла шкафчик — бинты, жгуты и другие вещи лежали совсем не так, как раскладывала обычно она. Сомнений не оставалось — в ее шкафу произвели обыск. Совершенно откровенный обыск.
Напряженная от звенящего внутри возмущения, она вышла в фонд, где среди стеллажей маячил Слава.
— Слава, вы видели, кто… рылся в моем шкафу?
— Слепцова вместе с Нюрой. Кому еще?
— Что? Сломали замок… Что за необходимость, нельзя было дождаться меня?
Слава огляделся и нехотя объяснил:
— Простыню искали. Нюра утверждает, что вы спрятали. Больше некому.
Августина немедленно направилась в учительскую:
— Тамара Павловна, объясните, пожалуйста, на каком основании вы устроили обыск в моем шкафу?
— Ну, положим, искали не только у вас… Мы всю библиотеку просмотрели, должна же была куда-то деться эта простыня? А что же вы так волнуетесь, дорогая моя? Не нашли же?
— А если бы нашли? Арестовали бы меня? — спросила Августина, белея от возмущения. — Разве это в ваших полномочиях?
— Мои полномочия вам покоя не дают? — вдруг взвилась Слепцова. — То-то я смотрю, вы коллектив против меня настраиваете!
— Это неправда.
— Правда это или неправда, Августина Тихоновна, только я вас предупреждаю — узнаю, что вы покрываете виновного, на лояльность с моей стороны не рассчитывайте.
— Я это учту, Тамара Павловна, — холодно ответила Августина и покинула кабинет исполняющей обязанности. Снова ей вспомнилась прежняя начальница, и стало немного грустно.
Зимой в «Красных зорях» появился городской человек в штатском, представился инспектором из области. Никому не мешал, вел себя тихо и предупредительно.
Инспектор просиживал в канцелярии, листал личные дела воспитанников и персонала. Заглядывал в кухню, в спальни, беседовал с учителями и детьми. К концу недели к его присутствию настолько привыкли, что на производственном совещании едва не устроили скандал при постороннем.
Вопрос уперся в празднование Нового года.
— Нахожу установление елки, а также последующие хороводы вокруг нее буржуазным предрассудком и пагубным наследием царизма! — заявила Нюра и окинула коллег призывным взглядом. Она немножечко любила, чтобы собрание переросло в митинг.
Все переварили услышанное, а потом Тучкова крякнула:
— Хм. Что же вы предлагаете? Оставить детей без праздника? Что ж, нашим легче.
— Ну нет, товарищи, без праздника нельзя, — вступила начальница, оглядываясь на инспектора. Тот сидел позади всех, молча уткнувшись в бумаги, будто бы и не слушая.
