— Что ты сказала?
— У лекарства вкус жевательной резинки.
Теперь она все вспомнила. У его поцелуя был вкус лекарства. Он прижимал ее к себе, чтобы согреть, когда ее морозило. Он обтирал ее прохладной губкой, чтобы унять лихорадочный жар, сжигавший ее тело.
— Когда вы вернетесь, вам придется ответить на несколько вопросов.
Рут задержалась у двери.
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что я ничего не знаю. Мне неизвестно, почему ты здесь находишься и сколько еще пробудешь.
— Я спрашиваю не о себе, а о нем.
— Никто не обсуждает Этана Уинслоу.
— Но почему?
Рут замялась.
— Это не принято, вот почему. Многие люди его боятся, поэтому не хотят о нем сплетничать.
— Я думаю, вы не из их числа. Вы его не боитесь, — с внезапной уверенностью сказала Мег.
— Зато я его уважаю. Он и так в жизни натерпелся, хватит с него. Все, что у него осталось, это его личная жизнь, и я не собираюсь совать в нее свой нос.
— Мне бы тоже хотелось не вмешиваться в его личную жизнь. Я хочу отсюда выбраться и вернуться домой.
Слова жалобы сорвались с ее губ автоматически, она сказала их по привычке, не задумываясь. Отчего же она вдруг почувствовала себя предательницей? Почему она засомневалась в своих желаниях?
Но это не имело значения, поскольку Рут Уилкинс не собиралась способствовать ее побегу.
— Извини, но я ничем не могу помочь. Наберись терпения, милая. Он никогда не причинит тебе вреда, поверь мне.
— Вы даже не знаете, почему я здесь нахожусь. Почему он держит меня заложницей.
— Видимо, на то есть причины. Я полностью ему доверяю.
— Вы знаете его настолько хорошо? А я думала, он старается держаться подальше от жителей городка.
Пухлые щеки Рут покрылись нежным румянцем.
— Да, я хорошо его знаю, — коротко сказала она и вышла из комнаты.
Мег сидела в кровати и прислушивалась к шагам Рут, спускавшейся по каменной лестнице. Ее снова бросило в жар, но он не имел ничего общего с болезнью.
Безумие какое-то, сказала она себе. Она представила, как пухлая добродушная Рут занимается любовью… нет, занимается сексом с чудовищем, обитавшем в недрах дома, и ее чуть не стошнило. А ведь Этан Уинслоу дал ей понять, что в его состоянии ему требуется талантливая, умудренная опытом женщина. Почему же думая о его словах, она испытывала не только ужас, но и странное любопытство, а еще, что-то, очень похожее на ревность?
И почему она старалась думать об Этане как о чудовище? Так думали жители городка. Сам Уинслоу отзывался о себе не иначе, как о порождении ночи. А если это была ложь? Меган всегда относилась к окружающим с заботой и вниманием. Она рано лишилась матери, поэтому хорошо понимала человеческую боль и всегда глубоко ей сочувствовала. Если хозяин этого дома имеет отвратительные увечья, разве он в этом виноват? Всю жизнь он сторонился людей, скрывался от общества, что же удивительного в том, что он превратился в опасного нелюдима? Как могла она осудить его так поспешно и бессердечно?
Потому что он хотел расправиться с ее отцом. Потому что держал ее заложницей в своем странном доме. Потому что он был ехидным опасным созданием и хотел причинить ей вред. Он был чудовищем не из- за физического уродства, а потому что имел черную, как ночь, душу.
Внезапно ей припомнился темный незнакомец, который обнимал ее, носил на руках, утешал и целовал.
Господи помилуй, не может быть, чтобы это был один и тот же человек. А если она ошибается?
Глава шестая
Прошло еще три дня, пока Мег не стала себя чувствовать более-менее здоровой. Все это время она лежала в постели, пила маленькими глотками куриный бульон и лимонад, и слушала свой кашель. Рут неустанно суетилась возле нее, Сальваторе тоже заходил время от времени и окидывал ее нарочито сердитым взглядом. Днем она читала романы Стивена Кинга, а по ночам ей снились кошмары. И все это время она не видела ни темного незнакомца, ни Этана Уинслоу. Даже странный дедок из сада — и тот позабыл о ее существовании. Еще немного, подумала Мег на закате третьего дня, и я тронусь умом.
Ее устроили в другой комнате, где-то на нижних уровнях дома. В помещении горели масляные лампы, что было заметным прогрессом по сравнению со свечами в ее прежней комнате. Обстановка в ее новой спальне была выдержана в уютном викторианском стиле, с широкими окнами, которые пропускали тусклый дневной свет. Вся ее одежда, вплоть до нижнего белья исчезла. Теперь на ней красовалась широкая белая ночная рубашка, принадлежавшая, по всей видимости, прабабушке Этана Уинслоу. Это было неважно, потому что от времени тонкий хлопок вытерся и стал нежнее пуха. Кроме того, ткань от времени стала почти прозрачной, и ничего не могла бы скрыть, вздумай Меган бродить по комнате. К счастью, девушка так ослабла, что с трудом добиралась до ванной комнаты.
Тяжелее всего приходилось ночью. Почти весь день она спала — таким образом изможденный болезнью организм реагировал на изменения привычного распорядка дня. Зато среди ночи она просыпалась одна-одинешенька на огромной кровати в пышно убранной спальне, и компанию ей мог составить только Стивен Кинг.
Мег разбудил собственный крик. Снаружи лил дождь, казалось, он не прекращался целую вечность. Незашторенные окна не пропускали никакого света. Масляные лампы погасли, оставив ее в кромешной тьме, она начала лихорадочно нащупывать спички на прикроватном столике, чтобы зажечь стоявшую возле нее старую лампу.
Ее рука наткнулась на стекло, оно упало и разбилось, наполнив комнату едким запахом лампового масла. Она застонала от ужаса и вжалась в подушку, когда в черной тьме раздался его бархатный голос.
— Не двигайся.
Мег не стала спрашивать, как он здесь оказался. Очнувшись от кошмара, которого толком даже не помнила, она была почти уверена, что он здесь, рядом с ней.
— Очень темно, — пожаловалась она.
— Если ты встанешь с кровати, то порежешь ноги. Завтра Сальваторе все приберет.
— Очень темно, — повторила она.
— Привыкай.
Теперь он был ближе, двигаясь во тьме тихо, словно кот. Разве инвалидное кресло может двигаться бесшумно? Если нет, значит, он сюда пришел? А может, прилетел?
Меган тряхнула головой, отгоняя прочь несуразную чушь. Он был обычным человеком, а не каким-то там привидением. Или призраком ночи.
— Ты можешь даже полюбить ее со временем, — сказал он голосом низким и волнистым, который извивался во тьме подобно ленте из звука. — В темноте все видится лучше. Она надежно хранит секреты и скрывает уродство. При пламени свечей все кажется таким прекрасным. Конечно, ты достаточно тщеславна, чтобы с этим не согласиться.
— В общем-то, по натуре я не такая уж и гордячка.
Он горько рассмеялся.
— Неужели? Вот я точно нет, к сожалению. Мне нечем особо гордиться.
