— Вы правильно разобрались. Вопросы есть?
В этот момент быстро вошел адъютант и что-то сказал командующему. Тот улыбнулся и молодо вскочил с места.
— Минутку, товарищи. Только что мне сообщили, что жена Павла Сергеевича Склярова родила сына. Поздравим его. А теперь бегите к ним... — Адмирал махнул ему рукой.
Скляров выбежал из кабинета и направился вниз к вешалке.
— Сын? Правда? — Скляров, не помня себя, схватил за плечи медсестру и, подняв ее, начал кружить вокруг себя.
Сестра, уже немолодая, с добрыми мягкими глазами и смуглым лицом, воскликнула:
— Ой, что вы, голубчик! Закрутили совсем...
Скляров, запыхавшись, опустил ее на пол.
— Сын! — выдохнул он. — Сестра, а на кого он похож? На меня? Как его назвать? Федей, как звали отца? Нет, лучше — Игорь. В честь деда-сталевара. Игорь Павлович Скляров. Звучит?
— Вот чудак! — улыбнулась сестра. — Как из пулемета... А вы цветы-то жене принесли?
Скляров спохватился:
— Да, да, бегу...
9
«Бодрый» тихо качался у причала, стальные швартовые концы, натягиваясь, жалобно скрипели. Скляров поднялся на полубак, взглянул на море. В серой водянистой мгле оно было черным, каким-то угнетающим, бурлило, колыхалось крупными волнами. Боцман, завидев на полубаке командира, поспешил к нему. Коренастый, крепкий, как молодой дубок, он зачем-то взялся за околыш фуражки, кашлянул в надежде, что Скляров обернется, но тот все еще неподвижно стоял у самого борта.
— Товарищ командир, разрешите доложить? — подал робкий голос боцман.
Скляров обернулся:
— А, боцман... — Он кивнул в сторону шкафута. — Что там у вас?
— Минеры да торпедисты возились, товарищ командир, ветошь, вода...
Скляров не без упрека сказал боцману о том, что «все надо видеть», распорядился произвести приборку, получить на этой неделе краску, каюту ему покрасить.
— Стены пожелтели, а ты и не видишь, Федор Сергеевич, — ласково добавил Скляров. Боцман, однако, не преминул сказать, что когда красили все каюты, он, Скляров, был в отпуске, а когда вернулся в апреле, то не разрешил.
— В море ведь сразу ушли, — засмеялся Скляров. — Ох, боцман, ты как тот цыган... Что, краска небось есть?
— А как же, запас имеется, — улыбнулся тот.
— Тогда я пойду в штаб, а вы приступайте к покраске, — сказал Скляров.
— А если снова в море?
— Ничего, я поживу в другой каюте...
Близкий гудок заставил Склярова оглянуться. Рядом с островом проходил рыболовецкий сейнер, на его борту сияло: «Горбуша». Скляров невольно подумал о капитане Серове, опять уходит на промысел; значит, не уехал в отпуск. Серов как-то в беседе с ним сказал: «Кто в море не бывал — тот горя не видал, а мне, видно, и помирать тут придется». Скляров уважал старого капитана, у которого за плечами годы тяжелой морской службы; но если об этом заходила речь, Серов никогда не жаловался на свою судьбу, он лишь улыбался и неизменно твердил полюбившуюся ему фразу: «Кто живет морем, у того душа мягкая».
Скляров взял в руки мегафон и окликнул вахтенного сигнальщика. Матрос мигом отозвался.
— Передайте на «Горбушу» семафор: «Капитану Серову богатого улова. Жду в гости. Скляров». Записали?
— Так точно...
Не успел Скляров сойти на причал, как с «Горбуши» поступил ответ: «Командиру «Бодрого». Спасибо за пожелание. Жду вас на борту судна. Серов».
«Ну и старина, хитер-то», — улыбнулся Скляров.
Весь день он пробыл в штабе и только к вечеру пришел домой. Зина уже выписалась из роддома. Она успела окрепнуть, набраться сил, бледность на щеках исчезла, они снова стали румяными.
Она помогла ему снять шинель.
— Устал, да? — ласково спросила она. — Пока малыш спит, я приготовлю ужин.
Скляров, пока жены не было, соскучился по домашнему уюту. Квартира снова как бы ожила. Везде прибрано, все на своих местах, и уже нет того гнетущего ощущения, которое он испытывал дома, когда жена находилась в больнице.
«Женские руки, словно руки волшебника», — почему-то подумал Скляров. Он прошел в свой кабинет. Все здесь указывало на то, что хозяин имеет отношение к морю. На книжном шкафу блестел искусно сделанный минерами по случаю дня рождения командира корабля маяк. А вот маленький макет «Бодрого», подаренный лейтенантом Грачевым, когда Скляров был старпомом еще у Серебрякова. На стене в рамке висел портрет адмирала Нахимова, который нарисовал Ромашов в бытность курсантом военно-морского училища. «Паша, никто не знает, как сложится у нас служба на морях, но я хотел бы видеть в тебе черты флотоводца!» — сказал тогда Ромашов. А перламутровую, розового цвета ракушку, что стоит рядом с семейной фотографией, ему подарил капитан «Горбуши» Серов. «Пусть всегда в твоем доме шумит море...»
Море... Оно входит в человека, как входит непрошеным гостем любовь — тревожная и сладкая, а потом бередит душу подобно ране, не успевшей затянуться.
Море, часто думал Скляров, — это соль на губах. И тревожные дороги юности, вот как у комбрига Серебрякова или капитана «Горбуши» Серова: воевал он в годы тревожные на Севере, отслужил свой срок, но от моря не ушел.
Море, не раз говорил морякам Скляров, это испытание на совесть, на выдержку и характер; оно плетет нашу судьбу.
«Вот и моя судьба связана с морем, — подумал Скляров, — и никуда от него не уйдешь и не бросишь, потому что море — это и есть жизнь. Даже камни ощущают его теплоту, а уж человек и подавно».
— Ты о чем задумался? — спросила жена.
— О корабле... — Скляров взял газету, развернул ее, но читать не стал. — Понимаешь, с Кесаревым у меня конфликт. По вине его матроса «Бодрый» не выполнил задачу. Я хотел было списать его с корабля, а у него беда — жена вдруг уехала.
— Наташа? — искренне удивилась Зина. — А я дважды ходила к ней, хотела платье раскроить, а на дверях — замок. Ну, и что теперь?
Скляров молчал. Все эти дни, когда «Бодрый» находился в море, ничто его так не волновало, как учение; однако срыв с постановкой мин настолько ошарашил его, что он все еще никак не мог прийти в себя, собраться с мыслями. А тут еще эта семейная драма у Кесарева.
— И сам не знаю, что делать, — вздохнул Скляров. — Просил замполита поговорить с Кесаревым по душам. Надо же узнать, в чем тут дело. Наташа не такая, чтобы без причины уезжать. Нет, не такая. Видно, Кесарев чем-то обидел ее...
Жена ушла на кухню, а он снова развернул газету. Но тут зазвонил телефон. Он взял трубку. Звонили с корабля.
— Тревога, товарищ командир. «Бодрому» тревога, — докладывал старпом.
Он мигом оделся, подошел к жене, ласково тронул ее за плечо.
— Сама ужинай. Я ухожу и, видно, надолго...
Она никогда в таких случаях не задавала вопросов и теперь коротко молвила:
— Семь футов тебе под килем, Паша... И нас с сынком не забывай...
