нашего Ильменя...
Черкните, пожалуйста, пару строк — как там школа, как ребята? Мы тут собрали кое-что для музея, давно послали посылку, а ответа все еще нет. Неужели не получили?
С матросским приветом Костя Гончар.
Когда у нас с Надей сын народился, мы дали ему имя Костя — не мое, отцовское, Вы же знаете, что погиб он на озере, когда мне было десять лет...»
Грачев свернул листок.
— Ты отца не забывай... — Помолчав, Петр добавил: — Жизнь идет, и важно найти в ней свое место.
Он подошел к открытому иллюминатору. С залива доносились крики чаек. Они будто плакали.
— Отец меня любил, он хотел, чтобы я был летчиком, а мне выпало море, — Гончар сделал паузу. — Помню, пошел я в первый класс. Мать в то время болела, и отец повел меня в школу. Никогда не забуду, как он повязал мне красный галстук и сказал: «Это как пароль на мужество, а красный он оттого, что символизирует пролитую отцами кровь в боях с врагами». И еще отец говорил, чтоб не бродил я, как ветер в поле, а прокладывал свою дорогу в жизнь, имел бы свой исток. — Голос у матроса изменился, стал холодным и глухим. — В тот день я плакал... Только пришел из школы, а бабка Авдотья, наша соседка, вошла во двор бледная, какая-то отрешенная от жизни. Только и выдохнула: «Беги на речку, Костя, там твой отец...» Мать была еще на работе, и я побежал. Отец лежал на густой траве, лежал неподвижно, поджав под себя ноги. А вся грудь — в крови. Браконьеры его из ружья...
— А потом?
— Похоронили отца, — вздохнул матрос. — Ох, и не сладко нам жилось с мамой. Сердцем она больна, а тут еще такое горе... — Гончар взглянул на Грачева. — А вам разве легко было?
Петр открыл дверь радиорубки, да так и застыл у стола. Он задумчиво смотрел на бухту. Бурлящими барашками закипала она до самого горизонта, сливалась с голубым небом и дрожала, словно степное марево. С залива доносились крики чаек, они будто плакали.
«А вам разве легко было?.. — мысленно повторил Петр слова матроса. — Нет, не легко мне было, Костя. Ты потерял отца, и я потерял. Мне не довелось даже голоса своего отца слышать. Я лишь жадно вслушивался в голос матери, которая по вечерам рассказывала мне о нем. После войны люди жили в нужде. И мы с мамой тоже. Но слез я никогда не видел на ее глазах. Мать грустила, и я это знал. Но видел я и другое: как она задолго до рассвета надевала всю в заплатах телогрейку и спешила на ферму. А я весь день ждал ее. Она возвращалась поздно вечером. А когда в печке пылал огонь и было тепло, она доставала отруби, бросала в них горсть муки и месила тесто. Потом мы с ней садились за стол и ели лепешки, горячие, будто воздушные. Мать давала мне три лепешки, а себе брала лишь одну и всегда ласково говорила: «Сынок, ты ешь и не гляди на меня...»
Мать рано уходила на ферму. А Петр еще спал, и виделись ему корабли в голубом море. А проснется — рядом нет матери. Грустно становилось на душе. И больно, когда в окно увидит Витьку, соседского мальчугана. Идет Витька в обнимку с отцом. Отец в серой солдатской шинели, и хоть не все на ней пуговицы, шинель добрая, вся порохом пропахла. А на груди у Витькиного отца медаль «За боевые заслуги». И слышит Петр, как он говорит Витьке: «Сынок, ты у меня будешь танкистом. Я до самого Берлина на своей машине доехал, фашиста гусеницами душил, и потому меня медалью наградили. А ты вырастешь — и орден заслужишь!»
Горько было слушать Петру все это. Мать приходила домой усталая и тут же бралась за домашнюю работу: то шила, то хату мазала, то стирала белье. В выходной день она с утра уходила к соседям огород полоть, чтобы заработать лишний рубль. А ему так хотелось с ней в кино. И если это удавалось, он гордо шел рядом с матерью в отцовской бескозырке...
— Ты прав, Костя, нелегко мне жилось без отца, — сказал Грачев после раздумий.
Помолчали.
— У меня просьба к вам, товарищ старший лейтенант, — матрос замялся. — Перед отъездом домой хочу с женой поговорить. «Горбуша» ночью вернулась с промысла. Разрешите уволиться на берег? Может, Надя пожелает что-либо матери передать...
— Это можно. Сразу же после обеда собирайтесь...
Матрос дрогнувшим голосом сказал:
— Спасибо. Я к вечеру вернусь...
В радиорубку заглянул рассыльный.
— Вас к комбригу, товарищ старший лейтенант.
«Гордый» стоял у соседнего пирса, и уже через несколько минут Грачев постучался в дверь каюты. У комбрига находился Скляров. Петр хотел было закрыть дверь, но капитан 1 ранга Серебряков сказал:
— Входите, — и, кивнув на кресло, добавил: — Садитесь.
А сам перевел взгляд на Склярова.
— Значит, Кесарев просится на берег?
Скляров сказал, что у минера не ладится служба. То одно, то другое. И не зря приказом командующего флотом ему объявлено неполное служебное соответствие.
— Жалеть не буду, если уйдет, — сердито добавил капитан 2 ранга. — Нет, у Кесарева тяжелый характер. Вот и Грачев, видно, это заметил.
Серебряков взглянул на командира БЧ-4.
— Что скажешь, Петр? Ты ведь член партийного бюро.
— Не знаю я, — несмело сказал тот. — Кесарев излишне гордый, но человек честный. Любит корабль, и служба для него — это вся жизнь. — Петр скосил глаза на Склярова и, не обращая внимания, что тот насупил лохматые брови, добавил: — Кесарев вовсе и не рвется на берег.
— А рапорт?
— Погорячился он, товарищ комбриг.
Скляров весь загорелся:
— Ишь ты, погорячился! А кто соображать за него будет? Нет, Кесаревым я сыт по горло. Не нужен он мне.
— Ты что разошелся? — осек его Серебряков. — Это кто же научил тебя, Павел Сергеевич, так подходить к людям? Кесарев допустил ошибку — спокойно разберись во всем, подскажи человеку, научи его. Ты что, сразу стал командиром? И я тоже не сразу стал... Кесарева я знаю давно, — продолжал комбриг, — этот не сойдет с дороги, если надо прямо идти. Ты просто возводишь в квадрат то, что стоит в первой степени.
— Вот вы, Василий Максимович, защищаете Кесарева, а он и в семье... — Скляров умолк.
— Что?
Скляров сказал, что жена его бросила. Собрала вещи и уехала.
— Поссорились?
— Ходил он тут к одной, Верой зовут. Раньше дружил с ней, а женился на другой.
Серебряков с укором посмотрел на Грачева.
— Ты что же своего друга не удержал, а? — Капитан 1 ранга нахмурил брови. — Как же теперь? Жена уехала, а он тут один?
Грачев улыбнулся:
— Помирятся они, товарищ комбриг. Я знаю Сергея, он любит Наташу. Просто погорячился. А к Вере он больше не пойдет. Мы его слушали на партбюро. Слово дал...
— Я в это мало верю, — Скляров встал, заходил по каюте. — Дайте мне Борцова, а? Ромашов не возражает, я был у него.
Капитан 1 ранга тоже встал.
— Никого я тебе не дам, Павел Сергеевич, — строго сказал он. — Не вижу на то веских причин. Не вижу!
Наступила неловкая пауза. Наконец Скляров спросил:
— Значит, Кесарев остается?
— Да, — сухо сказал Серебряков. Он взял со стола ручку и в углу рапорта ниже подписи Склярова
