По ступенькам вверх бежали его бойцы, Вторая группа.
Трошин остановил первого, рванул за ворот, разворачивая к себе.
– Что там?
– Убивать нас идут! – проорал боец прямо ему в лицо. – Толпа ворвалась в здание и убивает всех на своем пути. Всех…
Боец отпихнул Трошина и побежал вслед за остальными наверх, на крышу.
– Стоять! – крикнул Трошин, но его никто не послушал.
Огнеблок вначале выпустил всех бегущих на крышу, потом начал стрелять.
В вестибюль СИА ворвались люди. Охранники СИА, открывшие двери, чтобы впустить людей, не ожидали, что Патруль будет стрелять…
Патрульные не могли даже представить себе, что люди вовсе не хотели отнять у них жизни, а только пытаются спасти свои.
Толпу можно было остановить, поняли патрульные, но для этого нужно было убить всех. Всех. Расстрелять обезумевших и озверевших от ужаса людей.
Только двое из Второй группы смогли заставить себя открыть огонь.
Первого расстреляли охранники СИА. Второй успел выпустить полный магазин, завалив трупами вестибюль, и даже успел зарядить новый… Передернуть затвор не успел: выстрелил Лукич.
Его в здание внесла толпа, как он ни старался вырваться. Потом началась стрельба, люди падали, стало просторнее и можно было попытаться уйти, но двое в бронекостюмах убивали людей… людей, которые только пытались укрыться в здании от расстрела.
И ни у кого не было выбора.
Выстрел Лукича не смог убить патрульного. Тупоносая пуля ударила в забрало шлема, голова дернулась, патрульный потерял равновесие…
И его смяли. Топтали и рвали. Сорвали шлем с него и с его мертвого напарника и били так, словно оба были живы. До тех пор, пока оба не стали мертвыми.
Били до тех пор, пока бить стало, в общем, некого.
Люди остановились, оглядываясь по сторонам. Им сейчас казалось, что нужно что-то делать… Найти виноватого, например.
Их нельзя было остановить или уговорить, но их можно было попытаться чем-нибудь занять.
Лукич тяжело вздохнул, громко откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.
Тяжелые прозрачные двери главного входа закрылись, оставив шум снаружи. Только тяжелое дыхание уцелевших и стон кого-то из раненых. И еще какие-то крики наверху, на втором этаже.
Лукич медленно – нарочито медленно – прошел мимо людей по лестнице и сел на ступеньку, положив пистолет рядом с собой.
Все, кто был в вестибюле, – почти четыре десятка человек – смотрели на Лукича. И молчали.
И пока не рвались никого убивать – это было главным.
У них включились мозги, с облегчением подумал Лукич. Теперь будет проще. Намного проще. Нужно только перевести дыхание, чтобы сердце не пробило грудную клетку…
– Это же мент! – выкрикнул мужик с залитым кровью лицом. – Ментяра! Я его узнал… Это ж ты, сука, ко мне подходил… Прикидывался… Форму снял – думал, не узнаю? А теперь тут сидишь? В нас стрелял, сволочь! Мочи его…
Мужик подхватил с пола автомат, нажал на спуск.
Автомат молчал. Патрульный ведь так и не успел передернуть затвор.
– Положи ствол, идиот, – тихо сказал Лукич, не отрываясь, глядя в дуло автомата.
В «макарове» участкового еще было семь патронов. Лукич мог пристрелить горластого, но…
– Положи ствол, алкоголик, – сказал Лукич. – Я пришел арестовать преступников. Вот тех…
Лукич ткнул указательным пальцем вверх.
– Тех, кто все это начал. Я пришел их арестовать. Вот мое удостоверение…
Лукич левой рукой вытащил из брючного кармана удостоверение и показал его толпе.
Медали выпали из кармана на ступеньки. Отскочили и упали ниже.
– Ждите меня здесь, – вставая, сказал Лукич. – Я сейчас пойду и арестую тех. А вы будете свидетелями… Слышали? Свидетелями. Бросьте оружие, гражданин… как там тебя?
– Олиференко… – ответил мужик. – Геннадий Семенович…
– Ты, Геннадий Семенович, свои отпечатки пальцев оставил на автомате. Как теперь докажешь, что это не ты стрелял? Ты отпечатки убийцы залапал, а свои оставил…
Олиференко уронил автомат.
– И опять – придурок. Сотри свои пальцы. Ну?
Олиференко стал обтирать автомат вначале голыми руками, потом остановился, растерянно посмотрел по сторонам. К нему подошла женщина и протянула платок.
