Олиференко, наорал на него, срывая голос и старательно припоминая все когда-либо слышанные матюги.
В общем, от Олиференко требовалось только организовать людей для помощи раненым в здании и на крыше, охрану здания – все что угодно, лишь бы подальше от пленных.
Для мальчишек они были всего лишь людьми в форме. Мальчишки их не ненавидели. Мальчишки могли их просто охранять и даже, если это вдруг стало бы необходимым, вступиться за них.
В этой суете Лукичу даже стало казаться, что все уже обошлось, что теперь нужно только сохранять порядок и спокойствие на вверенной территории. Просто подождать.
А потом на площадь выкатился танк.
Какого черта танк делал в самом центре города без прикрытия пехоты, откуда он вообще здесь взялся, подумал Лукич.
Может, это хорошо, подумал Лукич.
– Наши? – спросил Петруха.
Для него весь мир все еще делился на наших и ненаших; танки, появлявшиеся в финале фильмов, всегда были именно нашими… и просто не могли быть никакими другими. В кино.
В жизни танк подмял стоявшую у стены легковушку, опустил пушку и выстрелил в сторону автостоянки. Взрыв поднял в воздух ошметки металла и чьи-то тела… обрывки тел.
Вот тогда и вырвалось у Лукича то самое: «Какого хрена?»
На экранах мониторов все было хорошо видно: и взрыв, и побежавшие из-за машин люди, и пунктир трассеров, азартно перескакивающий от одной человеческой фигурки к другой.
В кадр вошел Олиференко. Он размахивал автоматом над головой, потом отшвырнул оружие в сторону и поднял руки. Пустые руки.
Олиференко шел к танку с высоко поднятыми руками и что-то, наверное, кричал.
В его сторону развернулся зенитный пулемет на башне танка. Олиференко остановился, оглянулся назад, и Лукич увидел его лицо – напряженное и… одухотворенное, что ли…
Олиференко снова повернулся к танку, сделал еще два шага…
Четырнадцатимиллиметровые пули зенитного пулемета пробивают бронетранспортер навылет. Человеческую плоть на своем пути они даже не замечают.
Трассирующие пули, не погаснув в крови, наискось прошили… разорвали тело и увязли в асфальте.
Ствол пулемета приподнялся, и Лукич крикнул:
– Все на пол!
Толкнул стоявшего рядом Петруху, схватил еще двоих мальчишек, стоявших рядом, и упал вместе с ними на пол.
Длинная очередь вначале прошлась по фасаду, наполнив здание грохотом и визгом, а потом ударила по стеклам вестибюля.
Грохот, звон, крики… Чей-то отчаянный вопль то ли ужаса, то ли боли…
– Лежать! – крикнул Лукич. – Лежать!
Пулемет вдруг замолчал и повернулся в сторону проспекта. Там был кто-то живой, и пулемету срочно понадобилось этого живого убить.
– С ума они там посходили? – пробормотал Лукич.
Танк развернул башню и выстрелил из пушки вдоль проспекта. Еще раз.
– Ты куда! – срываясь на визг, закричал Сережка Клименко. – Сидеть!
Лукич оглянулся – один из Патрульных встал с пола и шел к пульту. Сережка, лежа на полу, пытался передернуть затвор автомата, но сгоряча забыл снять его с предохранителя. Патрульный ударом ноги выбил автомат.
– Не стрелять, – скомандовал Лукич.
Патрульный оглянулся на него, кивнул. Сел в кресло.
Изображение на одном из мониторов вздрогнуло, поползло в сторону. Танк появился на мониторе, увеличился в размерах. Точка прицела остановилась между эмблемой Территориальных войск и номером – тройкой и двумя пятерками.
– Возьмет? – спросил Лукич.
Лешка Трошин кивнул. Указательный палец правой руки коснулся кнопки спуска.
Танк развернул башню к зданию СИА – возможно, сработал индикатор прицеливания. Наверняка сработал этот треклятый индикатор, предупредивший танкистов, что кто-то меряет дальность до танковой брони.
В принципе, огнеблок не предназначен для уничтожения бронированной техники. Не предназначен только для этого. Но он может это делать.
Мозг огнеблока, получив целеуказание, выбрал нужный режим. И выполнил команду «огонь!».
– Огонь, – скомандовал полковник Жадан.
– Почему нет связи с Ильиным? – прорычал Старший.
