детстве книги. До ближайшей стены было метров пять. Извиваться червяком тоже не хотелось – не хотелось доставлять удовольствия какому-то уроду, сидящему перед монитором и наблюдающему за попытками человечка научиться летать.
Матовые серо-зеленые стены. Шар. Сфера, поправил себя Ильин. И несколько колец по внутренней поверхности сферы. Метра два – два с половиной в диаметре каждое кольцо. И какая-то странная, мерцающая темнота за каждым из них.
Понятно, что Ильин попал в нечто братское, но то, что вдруг оказался в космосе…
Ильин никогда не хотел стать космонавтом. Абсолютно. Детство его прошло в тот период, когда восторг по поводу космических полетов уже закончился. Давно закончился.
Когда-то мечтал стать бандитом. Членом бригады. Крутым ментом. Спецназовцем.
Так что мечта у мальчика сбылась.
А космонавтом…
В две тысячи седьмом никто уже не хотел стать покорителем космоса. Если точнее – с лета две тысячи седьмого. Быть космонавтом-астронавтом стало казаться нелепым и каким-то бессмысленным. Хотя если быть честным до конца, именно космонавты-таки оказались первыми, встретившими Братьев.
Пять человек на МКС. Когда корабли Братьев проступили на орбите Земли, на МКС находилось пять человек: два американца, двое русских и японец.
Первая пятерка, погибшая в космосе. Не на старте или при посадке, как бывало до этого, а умершие за пределами атмосферы.
Ильин даже помнил некоторое время их имена. Стеблин, Канищев… Мураками, что ли… Хотя нет, Мураками кажется, писатель. Американцев Ильин не помнил напрочь. Да и кто сейчас пытается запомнить американцев?
Вообще, тот период, период Встречи, для Ильина мало связан с космосом. Это было время работы.
…Их перевели на казарменное положение. Спать удавалось по три-четыре часа. И далеко не каждый день. Длилось это почти три месяца. Все рушилось и расползалось, казалось, что все – все! – закончилось. И таким крошевом воспоминания и остались на самом дне его памяти.
Они стоят шеренгой, плечо к плечу. В руках – оружие. Резиновые палки и щиты – в прошлом. Они знают, что щиты и палки уже не могут остановить толпу, пытающуюся… А что пыталась толпа? Чего хотели люди, сбившиеся в беснующуюся стаю? Крови хотели? Умереть хотели, чтобы не ждать прихода Братьев?
Тогда их Братьями не называли. Их тогда называли пришельцами. Уродами. Чужими. Боялись и ненавидели. И выливали этот страх и ненависть друг на друга. На себя самих. Люди пытались делать запасы еды, рвались к складам и магазинам, разносили квартиры и дома соседей, убивали и насиловали… Всё – смерть, конец света. Все можно.
Средства массовой информации несли всякую околесицу: то рассказывали о гибели очередного города: «…Прервалась связь с Владивостоком… Как сообщают наши источники, в полдень по местному времени над бухтой Золотой Рог появился неопознанный летающий объект…», то начинали вещать о беспримерном героизме летчиков, отразивших налет на Москву.
Ильин стрелял. В каждого, кто не выполнял приказ разойтись по домам, в любого, кто делал шаг после приказа стоять. Стрелял. Стрелял. Стрелял… Лишь бы делать хоть что-то. Для того чтобы кошмар закончился. Чтобы вернулся порядок.
Казалось, что страшнее уже не будет.
Но появилась плесень.
Три месяца. День за днем, ночь за ночью. Они ложились спать, не раздеваясь, зная, что все равно через пару часов их поднимут и снова придется стрелять. В них тоже стреляли. Во взводе Ильина погибло пятнадцать человек.
Двоих из них он убил сам.
Карнауха и Симонова.
– Там же женщины и дети, – кричал Карнаух. – Смотри! Ты что, ослеп? Ты… ослеп?!
Ильин не ослеп. Он видел, что в толпе женщины. Он понимал, что люди просто хотят жить, что люди хотят выбраться из города, ставшего ловушкой. Что люди просто боятся. Понимал. Люди хотят жить. И ради этого готовы убивать.
Симонов не кричал. Он молча слушал, переводя взгляд с Карнауха на Ильина. И обратно. Его, казалось, не интересовала толпа на другом конце моста. Он слушал, присев на корточки за сожженной легковушкой, что говорит Карнаух. И ждал, что ответит Ильин.
А Ильину дико хотелось спать. Не было сил объяснять, что эпидемия, что эти, вышедшие на мост, разнесут заразу дальше, что эта страшная плесень расползется по всему городу, по всей стране…
Карнаух сорвал с лица противогаз, отбросил его в сторону.
– Будь ты проклят, – сказал Карнаух. – Будь ты…
Он отбросил в сторону автомат и пошел к проволочному заграждению. Голыми руками схватился за проволоку, потянул. В холодном свете прожекторов кровь, закапавшая с его пальцев, была ярко-красной. Как в старых индийских фильмах.
Люди приближались.
Плесень была на их лицах и на их руках. Даже глаза были затянуты багровой пленкой плесени.
– Прекрати, – сказал Ильин, снимая автомат с предохранителя.
Карнаух молча рвал проволоку, кровь летела в стороны, окропляя бетон.
Ильин поднял автомат.
