вернулись только трое, но они забрали с собой тех, кого встретили… И кто смог сам дойти. Наверху хотели получить свидетелей того, что и, главное, как все происходило.
– Вам плохо? – спросил Касеев.
– Что?
– Вы побледнели, и руки…
Пфайфер взглянул на свои руки – пальцы дрожали.
– Нет, Женя, ничего. Все нормально. Все совершенно нормально. – Оператор вздохнул, пытаясь унять сердцебиение. – Так, вспомнил. Но дело не в этом. Дело вовсе в другом. Дело в странном полковнике, который точно знал, когда и где пройдет корабль. И который пытался спасти людей. Он знал, как их спасти. А тот железнодорожник – нет. Странно?
– Что странно?
– Железнодорожник… Тот начальник… У него что, ничего не было из электроники? – Пфайфер унял наконец дрожь в пальцах, сжал руки в кулаки и посмотрел на Касеева. – Ты можешь себе представить сейчас человека – и не просто человека, а начальника среднего звена, у которого не будет телефона, информблока, часов, в конце концов? Но железнодорожник этот… Он спокойно пролежал без сознания до тех пор, пока его не нашел полковник. Да?
Касеев пожал плечами. Что тут говорить? Это точно. Это он не подумал. И капитан этот, местный, ничего об этом не сказал.
– Когда проводят испытания, – тихо, очень тихо сказал Пфайфер, – выделяется контрольная группа. Чтобы понять, что могло произойти с объектом испытания. Могло, но не произошло. Как крысам, когда вводят вирус… Или, наоборот, лекарство. Одной – вводят. Другой – нет. И смотрят. Это называется научный подход.
– Контрольная группа, – сказал Касеев. – Сволочи.
– Кто? – быстро спросил Пфайфер. – Кто «сволочи»? Братья?
– Братья, – ответил Касеев и замолчал.
Глупо прозвучало – «Братья». А полковник? А железнодорожник? Полковник думал, что только его самого и его солдат будут испытывать? Не знал о контрольной группе?
…Как я буду играть… Больно-то как… мама… подожди, милый, мама… сейчас… больно… он спит… не мешайте, он спит…
– Это очень по-нашему, – сказал Пфайфер. – Очень. Это мы привыкли так обращаться с себе подобными… Мы сами… Или это еще одно подтверждение, что разум везде одинаковый. Хотя вряд ли. Это было наше, человеческое испытание. Мы испытывали новую технику. Которая позволит нам… Что она нам позволит? Победить? Сбросить инопланетное иго? Что? Зачем?
– А знаете, – тихо спросил Касеев, – сколько в человеке воды?
– Семьдесят процентов, – не задумываясь, ответил Генрих Францевич. – А что? При чем здесь…
– Знаете, как это было установлено? – Касеев даже чуть улыбнулся, еле-еле, словно от боли.
– Не знаю… Исследовали как-то…
– Японцы, в тридцатые-сороковые прошлого века. В Маньчжурии. Может быть, этим же баловались и немцы, не знаю. Немцы были большими выдумщиками. Но это замечательное исследование провели японцы. Не помню, где уж я это вычитал. Брали первого попавшегося китайца, взвешивали. Сажали перед очень сильным феном… Знаете, такие, которыми волосы сушат, только гораздо мощнее. Сажали китайца – уж не знаю, живого или мертвого, – и включали фен. Потом взвешивали. И снова включали. И снова взвешивали. И снова включали. До тех пор, пока вся вода не уходила и вес не переставал изменяться. Затем брали следующего китайца – китайцев же много, сами знаете. И следующего. И следующего. А тщательно высушенные тела потом продавали на брелоки. Они, наверное, такими маленькими становились, эти китайцы, что свободно вмещались в карман. Вместе с ключами от машины. Или ими украшали столики для чайной церемонии… – Касеев через силу улыбнулся. – Так что вы тут правы – все было очень по- нашему.
– Разболтались мы что-то, – тяжело вздохнул Генрих Францевич. – Спать пора.
– Пора, – согласился Касеев.
– Выключай свет, – сказал Пфайфер.
Наблюдатель встал с кресла, сделал несколько упражнений. Затекла спина. В палате выключили свет. Система ночного наблюдения включилась с опозданием почти в десять секунд. Нужно будет утром доложить об этом. Порядок должен быть.
Наблюдатель вернулся в кресло, налил себе из термоса кофе. Выпил.
Не спали, если не считать охрану, только капитан с посетителем и Николаша. Но Николаша никогда не спит. Вот уже почти три месяца. Наблюдатели поначалу даже спорили, на чьем дежурстве уснет юродивый.
Не уснет, подумал наблюдатель. Врач говорил, теперь до самой смерти не уснет.
– Вы думаете? – спросил Николаша. – Вы думаете, что вы думаете. Вам только кажется. Всем – кажется. И даже мне кажется, что я думаю… Все уже придумано. Все-все… И мы переходим от одной мысли к другой. От мысли к мысли. Нам кажется, что мы их думаем, а они на самом деле ездят на нас… И не нужно махать на меня руками…
Николаша засмеялся, аплодируя себе. Ему было весело.
– Только мысли живут. Они разумны. Они живут Мысль о прекрасном завтра, формулировка закона всемирного тяготения, идея выпить на троих… Они живут Они висят в воздухе, прекрасные и лаконичные или безумные, как эта, моя… А они хотят двигаться… Вперед-назад, вперед-назад… Бегать, ползать… Даже ползать… Я точно знаю, что некоторые любят ползать. Вот так…
