Не он стрелял. Он ни разу не стрелял.
– Как это? – не понял Серега. – Там же было два с половиной трупа… Два сразу, с интервалом в двадцать секунд, кажется…
– Там гильзы от трех стволов на поляне лежали. Четыре парабеллумовские из оружия Николая – как там его, две от «стечкина» и четыре – из пэсээма того, который умер последним. Друг друга они перестреляли. Четыре пули – в дерево, остальное – в приятелей.
– Ни хрена себе! – вырвалось у Лешки.
– То-то! – многозначительно протянул Володя, помахав пальцем в воздухе. – И знаешь, чего начали палить по своим? Умирающий сказал потом. Он подумал, что агент этот свободный – Брат. Я слышал, когда вы уже на борт пошли. Его глаза ввели в заблуждение… Так что я прав. Им Братья глаза меняли…
Вертолет тряхнуло, тубус с монитором поехал к открытому бортовому люку. Серега перехватил и бросил тубус под лавку.
– О, – ткнул он пальцем за борт, – паровоз. Чего это мы премся у всех на виду? Мало того что днем, так еще и возле железной дороги…
Вертолет проскочил вдоль идущего навстречу пассажирского состава и скользнул к реке.
– А чего нам бояться, – засмеялся Лешка. – Сегодня мы летаем в шкуре биологического патруля. А они как раз гоняют стаю чужекрыс. Слышали переговоры?
– Похоже, мы попадем уже к самому шапочному разбору, – печально сказал Генрих Францевич, провожая взглядом вертолет биопатруля. – Мы приедем, нам покажут две тушки и четыре шкурки… и все.
В купе тоскливо пахло старыми матрасами.
– Ну и что? – ленивым тоном спросил Женя. – Приедем, посмотрим, снимем и уедем. Делов…
– Это тебе, Женя, делов, а я помню слова Фаины Раневской…
– Это про то, что сняться в плохом фильме – все равно что плюнуть в вечность? От частоты употребления цитата не станет более гениальной, между прочим.
Женя был недоволен. Корреспондент Центрального информканала Евгений Касеев был недоволен. Был раздражен, разозлен и тому подобное. Его сорвали ночью с постели, сунули в вертолет, который довез почему-то только до какой-то военной базы, там их на машине подкинули до железнодорожной станции и посадили в вагон – спасибо, в двухместное купе. И все ради того, чтобы отснять потрясающей важности материал об очередном прорыве стаи чужекрыс с Территорий в обитаемую зону.
Тысяча первая рассказка. И, главное, зачем?
– И, главное, зачем? – повторил вслух Женя. – Если бы я был алкоголиком – тогда да, ехал бы с ветераном видоискателя и жрал бы водяру. Но я же не пью…
Генрих Францевич налил себе в стакан на два пальца водки и выпил.
– Вот и пьете вы не по-русски, – укоризненно погрозил ему пальцем Женя. – Мелкими порциями. А ведь, казалось бы… Вы же еще войну снимали…
– Которую из них вы имеете в виду? – осведомился Генрих Францевич, закусывая водку ломтиком сала.
– Ну, не ту, на которой ваш уважаемый дед научился пить русскую водку под русское же сало.
– Если быть точным, то водка, бог с ней, русская, а сало – пардон. Сало – украинское. И сколько бы вы ни зубоскалили по этому поводу, сало могут делать только на Украине. Все остальное – жалкая подделка и незаконное использование бренда.
– Так ваш дед…
– Мой дед дошел до Москвы, пинками подгоняя перед собой вашего, Женя, дедушку, потом чуть снова не навалял ему же под Курском, а в плен попал уже только после того, как ваши взяли Харьков. Да и то хренушки бы вы его взяли, мой дед был тот еще скользкий тип, если бы, выбирая между защитой Третьего рейха и желанием жениться на одной украинке…
– Скажите прямо – любовью к салу.
– И любовью к салу, – согласился Генрих Францевич.
– Но ваш папа уехал из Украины в Москву, невзирая на сало…
– Он был молодой, ему нужны были деньги. – Генрих Францевич чуть улыбнулся. – Он мне так и говорил. И знаете, сколько ему пришлось вытерпеть от москалей за свое хохлятское происхождение? Бедный Франц Карлович Пфайфер! Но я…
– А вы так и не выехали на историческую родину…
– Знаете, Женя, моя родина там, где я родился и вырос, даже если это Москва. И я имею дурацкую привычку гордиться своей родиной и своей работой. А для этого нужно смотреть на них обеих как на нечто великое и значимое.
Женя резко сел на постели.
– Стоп! Вот с этого места – подробнее. Вы, большой русский патриот, сейчас едете, чтобы снимать репортаж о последствиях… не о последствиях, а просто о биологической катастрофе, которая произошла благодаря Братьям… Которая идет благодаря им и нашим любимым руководителям и Сосуществователям. Нашим Сосуществователям.
Пфайфер аккуратно промакнул губы салфеткой.
– Заметьте, я ничего такого говорить в микрофон не буду. – Генрих Францевич развел руками. – Я буду стоять напротив вас, молодого, красивого, талантливого, и трепетно ловить кадром каждое ваше движение и каждое ваше слово. И передавать его на пульт нашего агентства, которое, если что, великолепно наложит
