близко, и парки вокруг, и тишина как на даче. Теплый вечер. Почти ночь. В конце августа рано смеркается. В переулке — только одна машина у тротуара заночевала. Странного ничего тут нет. Стоит и пусть стоит. Хотя ближе к ночи тут обычно никого не бывает.
Прошел Алексей Алексеевич мимо той машины, а сердце екнуло. Один в ней только человек за рулем сидит. И все бы ничего. Но слишком уж он прямо сидит. Вперед смотрит отрешенно. Головой не крутит. Не мигает. Больно серьезный. Так на задней парте второгодники демонстрируют примерное поведение, когда во время урока в карты режутся.
Идет Алексей Алексеевич к входу центральному, размышляет. Ведь войдешь туда — и не выйдешь. Потому заходить не стал. А так, не спеша, гуляючи, вразвалочку, побрел мимо. Бывает же иногда радость на душе даже и у начальника поезда. Не спится человеку. По ночной Москве ему привольно гуляется, как сытому коту, за целый день в тепле отоспавшемуся. Повернул за угол, песенку насвистывая. Переулочки эти он с давних лет помнит. А за новым поворотом рванул. Бежит, слышит — бегут за ним, а вроде никого вокруг не было. За следующим углом развернулся всем телом и с размаху тому, который за ним следом вылетал, кулаком в рыло — хрясть! Несся тот изо всей мочи. Так что, получив в челюсть и щелкнув ею, бег продолжал, но уже по изломанной траектории со снижением и разворотом на спину.
Второго, запыхавшегося, из-за угла выскочившего, Алексей Алексеевич на руки поймал, как ребенка, улыбнулся ему и, обхватив огромной лапой затылок, ляпнул рожей об кирпичный угол.
Во времена его юности не было такого заведения, чтобы люди на арене друг другу морды били на потеху публике. В те славные времена на аренах цирков борцы в честном поединке мерились силушкой без мордобоя. Был Алексей Алексеевич в те годы борцом цирковым. Оттуда после переворота октябрьского его и забрали в охрану кремлевскую. Работал ладно, служил честно. Только после убийства товарища Свердлова решил он понемногу от того дела охранного отойти, больным сказавшись. Уж очень легко там, в банке паучьей, ни за что ни про что в виноватые попасть. Но через много лет судьба его и тут нашла. Где-то какое-то дело крутится, кто-то в чем-то виноват, а вертлявые за ним увязались.
Свои борцовские навыки начальник поезда «Москва — Владивосток» с годами не растерял. Если каких хулиганов из поезда выставить, так это он сам, милиции не дожидаясь. Драться не любил. Делу этому никогда не учился. Но если следовало в личико кому врезать, то как-то само собой получалось.
Тряхнул за грудки Алексей Алексеевич одного лежачего, потом второго. Вроде дышат, но в этот мир пока не возвращаются, слегка только ногами дрыгают. Вывернул карманы: два револьвера системы Нагана, два бумажника с документами. Выглянул за угол — далеко за поворотом еще человек пять сюда бегут. Эти двое лежащих — первая пара дозорных. Остальная бригада чуть дальше держалась.
Их Алексей Алексеевич дожидаться не стал. Он дворами и подворотнями, через заборы и крыши сараев, срывая белье с веревок, разваливая дров поленницы, по пожарным лестницам и водосточным трубам, знакомыми улицами и незнакомыми проулками рванул совсем на другой конец великого города.
Сбил срывающееся дыхание, по карманам себя ощупал, нашел бумажку с номером, опустил монетку нужную в телефонную дырочку и спокойно с достоинством, подобающим начальнику курьерского поезда «Москва — Владивосток», спросил товарища Холованова. Тот ответил немедленно, вроде бы у телефона сидел и звонка ждал:
— Холованов.
— Товарищ Холованов, это вас Сей Сеич беспокоит. Мы с вами сегодня встречались.
— Слушаю, товарищ Корнилов.
Начальник поезда безразличием голос наполнил:
— Вы что-то там про какую-то новую работу говорили. А я не дослушал.
— Да, Сей Сеич. Есть у меня предложение. Завтра объясню. Встретимся в то же время на том же месте. Идет?
— Идет! Вот и чудесно. Прямо завтра и встретимся. Прямо на том же месте. Очень даже здорово.
— Ну так до завтра.
— До завтра, товарищ Холованов! А не могли бы вы вот прям сейчас на своей мотоциклетке подкатить?
У каждого человека великолепная память. Только не все ею пользоваться умеют. Память — это как умная машина, которая каждому из нас подарена при рождении, да только не всякий знает, на какие педали давить, на какие кнопочки. И в школах наших почему-то не учат тому, как надо запоминать, как память развивать, как ею пользоваться. А ведь это должен быть самый главный предмет в школе. Научи запоминать, а уж потом учи всему остальному. То-то толк будет.
Генриха Григорьевича Ягоду природа одарила могущественной и цепкой памятью. Но он дарами природы не удовлетворился. Он не стал ждать милостей от природы. Он упорно развивал и тренировал память так, как боксеры, борцы и штангисты тренируют свое тело. Железный Генрих разработал для себя систему упражнений на развитие памяти по четырем основным направлениям: скорость запоминания, точность, объем хранимой информации и длительность ее сохранения. Для каждого из этих направлений у него были свои приемы. Кроме того — несколько приемов комплексных. Самый из них простой: засыпая вечером, старался вспомнить весь день, но не с утра до вечера, а, наоборот, — с вечера до утра, во всех мелочах и деталях: вот я лег в постель и укрылся, а до этого зубы чистил, а перед этим… И так до самого момента пробуждения. Оно и для засыпания хорошо. Не успел вспомнить, какую вечером книжку листал, а уж и уснул глубоким спокойным сном.
Получается беспроигрышный расклад: или спишь безмятежно, как пьяный цыган на белой скатерти, или память тренируешь, не проклиная бессонницу, а приветствуя ее. Если же весь день задом наперед во всех деталях вспомнил, но не заснул, вспоминай весь прошлый год. И опять же, наоборот, с 31 декабря начиная.
Не спится Генриху. С боку на бок развернулся, прошлый 1935-й год вспомнил. Ах, какой год был славный. Какой декабрь! А до того — какой ноябрь!
В ноябре пяти высшим командирам Красной Армии были присвоены персональные воинские звания Маршалов Советского Союза. Кроме того, одному чекисту, а именно ему — Несгибаемому Генриху, — было присвоено звание Генерального комиссара Государственной безопасности. Маршалам — большие звезды в красные петлицы, Генриху — в синие.
А начиналось все раньше. В сентябре Президиум Верховного Совета своим указом учредил воинские звания в Красной Армии и специальные звания НКВД, которых раньше не было. До того все воинские и чекистские начальники были просто товарищами командирами.
Указ же не сам собой появился. Ему предшествовала встреча Генриха с товарищами Ворошиловым, Буденным и Тухачевским 13 апреля того самого 35-го года, тут, на даче Наркома внутренних дел в Коммунарке.
Пригласил Генрих красных командиров для обсуждения вопроса чрезвычайной важности: укрепление дисциплины в войсках. У вас в Красной Армии вон сколько народу, и у меня в НКВД тоже немало: одних только пограничников армия целая, да связь правительственная, да охрана лагерей и тюрем, объекты государственной важности надо бдительно охранять и стойко оборонять. А их вон сколько, объектов, — от мостов, тоннелей и электростанций до иностранных посольств и самого Кремля. Проблемы и у меня, и у вас, товарищи, общие, так давайте и решать их сообща.
Угостил Железный Генрих армейских командиров, как в НКВД умеют. Обсудили вопросы, меры наметили, а уж к самому концу Генрих им так невзначай и бросил, что нет дисциплины, потому как нет субординации, а субординации нет, потому как нет воинских званий. И умолк.
Ух, в какую точку попал! Воинские звания революция отменила, сделав всех товарищами. А без званий какая к чертям дисциплина? Какое к дьяволу подчинение? Какое повиновение?
Если бы рядом с четырьмя мужиками сидела стенографистка, то она бы, вне сомнений, зафиксировала оживление в зале. Но стенографистки в тот исторический момент на даче НКВД не оказалось. Потому верьте на слово: оживление было, и было много вопросов.
Ворошилов: так что ж, к золотым погонам и генеральским званиям возвращаемся?
Тухачевский: а поймет ли народ?
Буденный: и товарищ Сталин?
И далее втроем наперебой: так что, унтеров вводим? Это возвращение к проклятому царизму, который
