мы успешно сокрушили. А вместе с унтерами — прапорщиков, подпоручиков и поручиков заведем? Штабс- капитанов, подполковников и полковников? И генералы у нас будут? Как проклятые Деникины и Юденичи! И адмиралы??? Как мерзкие Колчаки???!!!
Мудрый Генрих все ответы наперед заготовил: не будет у нас унтеров! Будут сержанты. Не будет прапорщиков и поручиков! Будут лейтенанты, младшие и старшие!
А ему, перебивая друг друга: как так лейтенанты? Лейтенант — это флот. А что мы в пехоте и в кавалерии флотские звания иметь будем?
Почему нет? — Генрих отбивается. — Лишь бы старые контрреволюционные звания не напоминало.
Выше лейтенантов — капитан. Ничего в этом звании страшного. Почему нет? Есть же капитан корабля. Есть капитан футбольной команды. Дальше — майор. Было такое звание в России когда-то давно. Потом его отменили. В армии царя Николашки Кровавого не было такого звания, и у белых не было. Вот мы его и введем. Обойдемся без подполковника. Выше майора — полковник. Что в этом плохого? Есть у нас полки, пусть будут и полковники. А вот генералов не будет. Генерал и адмирал — кровавые псы контрреволюции. Будут комбриги, комдивы, комкоры, командармы. Форму красивую придумаем, но пока без лампасов и золотых погон. Не все сразу. Это мы потом пробьем.
Сказал это Хитрый Генрих и снова смолк.
Тишина звенящая на веранду пала. У Тухачевского глаза горят, как звездочки небесные, но молчит. А товарищ Ворошилов не выдержал: кем же буду я? И тут же поправился: кем же будем мы?
Генрих только того вопроса и ждал. У него гремящий ответ, словно засадный полк в лесу, затаился: вы будете генерал-фельдмаршалами! Не было во время трех русских революций ни одного генерал- фельдмаршала у Николашки. И у белых не было, так почему бы…
И снова молчание крылом своим накрыло четырех мыслителей.
Не позволит Сталин. Народ не поймет. В этом слове все равно генерал присутствует. А в фельдмаршале — подозрительное немецкое звучание.
Ладно, хорошо, будете маршалами. Маршалами Советского Союза!
Вот это правильно. Все согласны? Нет возражений? Только как это столь важное предложение перетащить через каменистый перекат по имени Сталин?
Но и об этом Мудрый Генрих подумал: инициатива с мест! Идет совещание командного состава где- нибудь на Дальнем Востоке, встает командир полка (только уж очень хорошего, образцового полка) и высказывает деловое предложение… Потом на таком же совещании в Заполярье командир передовой дивизии выкладывает суждение. Потом кто-то в Генеральном штабе… Независимо друг от друга. Способны ли вы, товарищи, организовать инициативу с мест? Способны. А сами в сторонке от этого дела держитесь, вроде сомневаетесь, колебания проявляйте… А я по линии НКВД инициативу с мест организую… В Центральном Комитете работу проведем осторожно…
— Ладно, — сказал Буденный, усищи покручивая. — А чего ты, Генрих Григорьевич, от нас в ответ получить хочешь?
— Да ничего я получить не хочу. Я дисциплину в войсках креплю.
— С дисциплиной понятно. Ты нас в этом правильном начинании поддержишь, мы тебе в твоих действиях подсобим. Твоим ребяткам какие звания придумал?
— Высший состав — комиссары Государственной безопасности первого, второго и третьего рангов.
— Идет. А тебе-то самому какое звание будет? Маршал НКВД или как?
— Да мне бы хватило Генерального комиссара Государственной безопасности.
На том и порешили…
Бьет Люська Змеееда по щекам: очнись, мусорок.
Очнулся. Огляделся, соображая, где это он.
— Я же пошутила. Еще разок пальнула. И снова мимо тебя.
Не знала Люська-Сыроежка, сколько выпало Змеееду за эти дни: внезапное назначение в комендантскую спецгруппу Лефортовской тюрьмы, встреча с Ягодой, лихорадочная бессонная работа на его даче, письмо Сталину и встреча с ним. Не знала она, где Змееед работает, представить не могла, за что платят бешеные деньги не только лефортовским исполнителям, но даже и их подручным. А платят им за любимую, обожаемую, но все же очень и очень тяжелую и нервную работу.
Напряжение этих дней собралось в большой тяжкий ком, и внезапный выстрел за спиной в момент, когда его не должно было быть, стал тем хлопком, который срывает тысячетонные лавины со скал. Грянул выстрел — Змееед сознание потерял. Обморок был глубоким и долгим. Обморок — это как тяжкий сон, но только без сновидений. Он слышал какие-то шумы вокруг, не ощущая себя самого.
Он открыл глаза. Долго смотрел в проваленный потолок и в склонившееся над собою лицо. Затем правой рукой, обхватив за шею, привлек это лицо к себе.
— Людмила Павловна, Людмилочка, Люська, на тебя можно положиться?
— Можно, — ответила она тихо совсем.
Паровоз ИС доставил тюремный вагон на Киевский вокзал Москвы и загнал его в глухой тупик. Подкатил длинный лимузин к самым ступенькам вагонным. Арестованную Стрелецкую втиснули на заднее сидение меж двух надзирательниц. Руки в наручниках, на голову плащ брезентовый набросили. И куда-то повезли. Очень быстро.
Везли минут десять-пятнадцать. Но, может быть, и не так. Если не видишь происходящего вокруг, то восприятие, в том числе и времени, нарушается.
Потом стояли. Видимо, перед контрольно-пропускным пунктом. Потом снова ехали. Но совсем недолго. Остановились. Хлопнула дверка. Две тетки под руки вывели Настю. Она все так же ничего не видит. Осторожно поднялись по ступенькам крыльца. Ступеньки, определила Настя, явно каменные. Всего восемь. Прошли вперед, повернули. Осторожно спустились куда-то. Настя насчитала 24 ступени. Еще вперед, влево. Громыхнула дверь. С ее головы сорвали плащ и толкнули вперед. Дверь грохнула, захлопнулась, лязгнули засовы, щелкнули замки.
Осмотрелась.
Тюремную камеру она представляла себе совсем не так. Тут большая комната, метров тридцать квадратных. Потолок каменный, сводчатый, как в кремлевских палатах. Окно одно. Явно тюремного типа. Очень высоко под потолком. Решетка старинная, кованая, красивым узором закручена. Толщина стены аховая — метра полтора, а то и все два. Окно — это как бы глубокий наклонный тоннель, который кто-то рубил под самым сводом, прорываясь вперед и вверх к свету. Но света в окне нет — решетка, за ней матовое стекло, за стеклом угадывается еще одна решетка. Дверь железная, кованая, тяжеленная в стену врезана. Эту внутреннюю стену тоже без восхищения описать не выходит. Проем для двери — вроде маленького тоннеля в несокрушимых гранитных блоках. Что интересно: в двери нет глазка для подсматривания за арестантами. Это еще почему? Пол паркетный, сверкающий. Солдатская железная кровать у стены. Стол маленький совсем, встроен в стенку. Табуретка привинчена к полу. В правом от входа углу за загородкой — туалет. Раздражающих запахов нет. Все чисто. За окном ночь. Под высоким потолком — одна лампочка, но выключателя нет. Он явно там, в коридоре. Свет, видимо, на ночь не выключается. Но свет не слепящий. И тишина.
Присела Настя на краешек кровати, прикинула, куда это ее занесло?
Конспиративная квартира Холованова — подвижная, точнее плавучая. В Химках у строящегося Северного речного вокзала столицы среди больших пароходов, плавучих кранов, землечерпалок, буксиров и барж притаился небольшой совсем, невзрачный, чумазый прогулочный пароходик профсоюза работников Главспецремстроя. На пароходике — капитан, механик и один матрос. С виду пароходик не ахти, а внутри уют.
Сюда Холованов и привез начальника поезда «Москва — Владивосток»: вот, Сей Сеич, каюта твоя, вот душ, вот одежды на выбор. Но для начала рассказывай все.
А что рассказывать?
