— Я не понимаю, откуда взялась версия про «хороших людей». Мы рассматривали каждого из убитых — ну, всех тех, о которых была какая-то информация, — и хотя я не отрицаю, что есть небольшой перевес в сторону врачей и волонтеров, но далеко не все они работали для того, чтобы помогать другим. Израильтянин вон был учителем в гимназии и служил в армии. — Она покачала головой и сменила тему: — А что там итальянец говорил о Библии?
— Тридцать шесть праведников. Это, кажется, какой-то древний иудейский миф.
— Я впервые в жизни жалею, что была не очень внимательна на уроках религии. О чем этот миф?
— Я не знаю, — ответил Нильс, пожимая плечами. — И потом, это вряд ли можно считать достоверным следом.
— А что тогда можно считать достоверным следом? Просто чтобы разобраться в вашей иерархии.
— Я не вижу никакой логики в выборе жертв. Мы легко могли бы указать на человека, который был гораздо лучше них.
— Я не знаю. Но посмотрите на карту, — она махнула рукой в ее сторону. — Здесь тоже нет никакой логики, и тем не менее мы считаем, что существуют какие-то закономерности. Так что вопрос не в том, видим ли в этом логику мы.
Нильс посмотрел на карту, признавая, что Ханна права: вопрос был в том, видит ли в этом логику убийца. Ханна уже сидела за компьютером:
— 36
—
— Ну, это мы как раз можем опровергнуть, — улыбнулся Нильс.
Она продолжила:
— «Другие считают, что для того, чтобы человечество перестало существовать, должны исчезнуть все тридцать шесть». Вот, можете здесь об этом почитать, — она записала ему ссылку быстрым и детским почерком:
— Пожалуй, я готов потратить на это лишний час. Как там его фамилия, Вейцман?
— Чья?
— Главного раввина с Кристальгаде.
— Вы же можете все здесь прочесть.
Но Нильс уже поднялся с места:
— Я допускаю, что большая часть населения земного шара черпает свои знания из Википедии… — Он запнулся, внезапно ощутив ее безусловное превосходство, как «Шкода», припарковавшаяся рядом с «Феррари». Может, именно поэтому его голос звучал так едко, когда он продолжил: — Но раскрыть убийство, не выходя при этом из дому, по-прежнему невозможно.
Он сложил свои вещи в небольшую папку. Шариковая ручка, телефон, еженедельник, блокнот. Взгляд упал на имя Абдул Хади, он раскрыл блокнот и нашел свои записи о нем.
— Да, кстати, убийство в Бомбее — когда оно было совершено?
Ханна взялась за бумаги, но Нильс напомнил ей:
— Вы же записали все даты на карте.
— А, ну да. — Она нашла индийскую булавку. — Радж Баиролийя, 12 декабря. Что-то случилось?
— Нет, это наверняка просто совпадение.
— Совпадение?
— Я позвоню, — сказал Нильс, выбегая из дома. Она сказала что-то ему вслед, но он этого не расслышал, у него в голове крутилась только одна мысль: Абдул Хади был в Бомбее 12 декабря.
Ханна смотрела, как машина Нильса задним ходом выезжает на шоссе. Снова обратила внимание на номер.
— Это не просто так, — задумчиво пробормотала она.
32
— Восемьдесят центов.
Последние два часа мать Томмасо спала очень беспокойно; каждый раз, когда сестра Магдалина заходила к ней, она бормотала во сне что-то невнятное, но теперь Магдалине наконец-то удалось разобрать слова: «Восемьдесят центов».
— О чем вы говорите, госпожа Барбара?
— Он не должен платить эти восемьдесят центов.
— Кто?
— Мой сын.
Старушка попыталась высвободить руку из-под одеяла, Магдалина помогла ей, и тогда мать Томмасо схватила ее за руку. В ней еще оставались земные силы.
— Передайте это ему.
— Хорошо. Что мне сказать?
— Что он не должен платить эти восемьдесят центов.
— Почему?
— Иначе он умрет.
— Где?
Старушка покачала головой.
— Что стоит восемьдесят центов?
— Я не вижу, — в ее голосе дрожали слезы.
Сестра Магдалина кивнула: так часто бывает. Умирающие видят только щель, сквозь которую перед ними приоткрываются будущее и потусторонний мир. Всегда только фрагменты, никогда — картину целиком. Госпожа Барбара снова уснула. Может быть, во сне она четче увидит, чего нельзя покупать ее сыну. Столько разных вещей стоят восемьдесят центов. Паста. Молоко. Эспрессо. Магдалина зашла в кабинет и позвонила Томмасо. Он не ответил на звонок.
33
Настоящая крепость.
Это было первое, что подумал Нильс, выбираясь из машины перед высокими решетчатыми воротами синагоги на Кристальгаде. Черное кованое железо. Два охранника в штатском притоптывали на месте, чтобы не замерзнуть. Наверняка их наняла еврейская община, граффити на ближайшей стене были красноречивы: «Свободу Палестине!» и под ним: «Стена Плача — плачут палестинцы». Нильс подумал о том, сколько денег высвободится, если этот застарелый конфликт разрешится, и вспомнил недавние радиодебаты о том, стоит ли переименовывать половину копенгагенской Площади Израиля в Площадь Палестины. Из всех земных конфликтов израильско-палестинский легче всего экспортировать.
Нильс позвонил в звонок на воротах.
— Нильс Бентцон, из полиции.
— Минутку.
Ожидая, он читал информационную табличку на воротах: зданию больше 175 лет, двенадцать
