«50 % мусульманских женщин не работают». В самом центре помещалась открытка с улыбающейся Пией Кьерсгор[97] и надписью «Нам нужен твой голос». Нильс перевел взгляд с этой небольшой галереи на холодильнике на Карла. Ненависть превратилась в товар, ее теперь можно продать и получить что-то взамен. Карл вот получил несколько лишних часов помощи по хозяйству и ежедневный дешевый обед — в обмен на это он отдал свою ненависть, большую часть которой наверняка составляла ненависть к самому себе и к женщине на холодильнике, которая может теперь распоряжаться ею по своему усмотрению.
— Так что вы от меня хотите? — спросил Карл и тут же зашелся в приступе кашля. — Бронхит, — успел прошептать он, прежде чем следующая волна кашля скрутила его легкие, как губку. Ханна заметила глубокую ярко-синюю чашу, в которую он сплевывал слизь, и подумала, не служила ли она когда-то ведерком для шампанского. Посреди этих размышлений Ханна зачем-то заглянула внутрь — чего, конечно, делать не следовало. Она почувствовала подступающую тошноту, сделала два быстрых шага к окну и собиралась уже распахнуть его, когда Карл испуганно закричал:
— Нет! Здесь же птицы! — Он указывал на пустую клетку. Пара волнистых попугайчиков следила за его движениями с полки. Только теперь Ханна заметила птичий помет — вся квартира была в маленьких круглых серо-белых пятнышках, каждое размером не больше чем старая пятиэровая монета.
— Ну что, вы не собираетесь объяснять, какого черта пришли?
Ханна поймала взгляд Нильса. Карл — не тот, кого они ищут, совершенно точно. В ту же секунду они услышали за окном гул вертолета. Большой «Сикорский» летел низко над крышами.
— Проклятые вертолеты, садятся днем и ночью, — пробормотал Карл. Ханна и Нильс поспешили на кухню, чтобы проследить за вертолетом из окна, выходящего на юго-запад. «Сикорский» шел на посадку, Карл ругался на грохочущем фоне:
— Я ни разу не проспал целую ночь, не просыпаясь, с тех пор, как они построили чертову вертолетную площадку на крыше больницы.
Они переглянулись, и Ханна первой сказала:
— Королевская больница.
61
Томмасо Ди Барбара прислонился к стене. Солнце снова исчезло. На балконе хосписа не было сейчас никого, кроме Томмасо, но другие курильщики успели побывать здесь раньше: две пепельницы, разрисованные библейскими мотивами, стояли на белом пластмассовом столе напоминанием о декабрьских осадках — вода наполняла их до краев, в ней плавали окурки.
Это была естественная пауза. Они просидели полчаса, не говоря ни слова, потом монах решил еще раз попробовать дозвониться до Магдалины. Томмасо вспомнил о собаке, и монах обещал сам зайти посмотреть, как она там. Он настаивал, чтобы Томмасо сначала посидел немного в одиночестве: когда человек встречает смерть, он должен побыть один, прежде чем снова возвращаться в мир, — так он сказал.
Томмасо вспомнил о родственниках и какое-то время колебался, не позвонить ли им. Дядям, тетям, младшей сестре мамы, которая ни разу за все время болезни ее не проведала. Он вытащил из кармана телефон, увидел оставленное сообщение, но не успел его прослушать.
— Мои соболезнования, господин Барбара.
Голос застал Томмасо врасплох, хотя и был тонким и каким-то стертым, как будто звук доходил издалека, с расстояния тысячи километров. Однако его источник стоял совсем рядом. Господин Сальваторе. Томмасо был с ним шапочно знаком, старику принадлежали несколько туристических магазинчиков в окрестностях площади Сан-Марко. Он был гораздо младше матери Томмасо, но тоже неизлечимо болен.
— Ваша мама. Сожалею.
Голые ноги старика в узловатых венах и седых волосах торчали из-под махрового халата.
— Спасибо.
— Можно мне сигарету?
Вряд ли это хорошая идея, подумал Томмасо, хотя с другой стороны, почему бы и нет. Песенка господина Сальваторе все равно спета.
— Спасибо.
Они курили молча. Томмасо вспомнил о том, что собирался позвонить маминой младшей сестре и переложить на нее собственные угрызения совести. На экране по-прежнему светилось уведомление о полученном с датского номера сообщении. Он набрал номер автоответчика.
— Я иногда разговаривал с вашей мамой, господин Барбара.
— Очень мило с вашей стороны, спасибо.
Томмасо прослушивал сообщение: Ханна. Звоню по просьбе Нильса Бентцона. Датская полиция. Насчет дела… — потом что-то по-французски, чего он не понимал.
— Я был знаком и с вашим отцом.
— Минутку.
Томмасо встал и отошел немного в сторону.
— … убрала океаны, всю воду. Я надеюсь, вы понимаете, что это сложно объяснить по телефону.
— Он был не такой уж дурак, ваш отец.
Томмасо непонимающе взглянул на старика. Что он несет? В автоответчике голос Ханны сражался с ее ограниченным словарным запасом — или со слишком сложным материалом:
— …получается, если убрать всю воду и собрать все континенты так, как они и были расположены на заре веков…
— Взгляды его, конечно, после войны были не очень-то популярны.
Томмасо не обращал внимания на Сальваторе, слушая только Ханну:
— Вы можете сами попробовать повторить это с атласом. Нужно просто вырезать всю воду, тогда это сразу видно. Собрать континенты вокруг Южного полюса.
— Но сегодня, сегодня мы наконец-то можем говорить об этом снова. Так что нет, никакой он был не дурак, наш Бенито.
Томмасо не сразу понял, о ком это старик говорит, его отца звали вовсе не Бенито.
Старик произносил имя с тайным страхом, как будто в нем заключался вызов.
— Дуче.
Голос Ханны на автоответчике договорил сообщение до конца:
— … координаты места, где будет совершено следующее убийство. Тут в Копенгагене и в Венеции. Я пришлю в сообщении.
Томмасо пробегал мимо комнаты медсестер, и некоторые из них вышли выразить ему соболезнования.
— Спасибо, большое спасибо, я очень благодарен за вашу сердечную заботу о ней, — ответил он на ходу, спеша дальше. Он точно помнил, что где-то здесь есть библиотека, три месяца назад, незадолго до того, как мама сюда легла, им провели экскурсию по зданию. Они осмотрели тогда весь хоспис целиком, хотя всем было понятно, что мама вряд ли хоть раз встанет с постели.
Пахло хлоркой. Томмасо остановился перед бассейном для физиотерапии. Нет, не здесь.
— Простите, где тут библиотека?
Физиотерапевт взглянул на него из бассейна. Обеими руками он поддерживал пациента, который бесцельно таращился в потолок.
— Библиотека? Читальный зал, в смысле?
— Да, да.
— На первом этаже, в противоположной части здания.
Томмасо снова пустился бежать, одновременно с этим пытаясь уложить у себя в голове странное
