небольшие кольца, или круги, и…
Она запнулась, и Нильс закончил за нее:
— Короче, остаются только два пункта: Копенгаген и Венеция.
Молчание. Бегут секунды.
— Венеция?
Соммерстед переводил взгляд с Ханны на Нильса и обратно.
— Венеция? Мы ездили в Венецию в свадебное путешествие.
Ханна не поняла сарказма.
— Почему вы об этом говорите? — спросила она.
Нильс перехватил инициативу, откашлялся и повысил голос, чтобы перекричать какое-то объявление на английском, которое раздавалось из динамиков на весь конгресс-холл.
— Сегодня вечером, — сказал он, — вернее даже сегодня после обеда, когда сядет солнце, около четырех…
— В 15.48, — перебила его Ханна.
Нильс продолжал:
— В 15.48 или здесь, или в Венеции будет совершено убийство.
Люди вокруг начинали обращать на них внимание. На сей раз однозначно датчане, журналисты с аккредитациями, висящими на шее на черных телефонных шнурках.
— В Венеции солнце сядет через пять часов, здесь — уже через три. У нас мало времени.
64
Томмасо помнил все места убийств, начиная с самых первых. Танзания, Перу, Бразилия. Сейчас он нанес их фломастером на карту, ту самую, из детского атласа. Океаны он вырезал скальпелем, континенты собрал в одно целое. Теперь даже невооруженным глазом было видно, что тут есть закономерность.
Томмасо закрыл дверь в библиотеку, но сюда все равно доносились голоса из коридора. Он смотрел, не отрываясь, на аппликацию, лежащую на столе. Мир, разрезанный на куски и собранный воедино. Снаружи жалобно выли сирены, Томмасо не сразу вспомнил, против чего они предостерегают, и только подойдя к маленькому квадратному окошку и взглянув на венецианцев, спешащих вернуться домой, он понял, что уровень воды в каналах беззвучно поднимается и через несколько минут начнется наводнение. Он обернулся на изувеченную карту, на вырезанные океаны и подумал, что вода в лагуне как будто хочет отомстить ему за это изгнание с карты.
Чушь.
Сезон наводнений в лагуне был в разгаре. Несколько раз в неделю все венецианское население натягивало на себя резиновые сапоги и комбинезоны, баррикадировало двери и конопатило щели. Томмасо тоже, конечно, стоило бы вернуться домой, — с другой стороны, можно просто позвонить соседу снизу и попросить его поднять доски. Эта мысль напомнила ему о телефонном звонке из Дании, и он снова попытался дозвониться до той женщины, которая оставила сообщение на его автоответчике, — но никто не брал трубку.
Мать Томмасо, как и следовало ожидать, лежала в той же позе, в которой он ее оставил. Одна. Томмасо внезапно ощутил, что у него болят голова и спина, и окликнул проходившую мимо медсестру:
— Простите, можно мне какое-нибудь обезболивающее?
Она взглянула на него и улыбнулась:
— Я позову врача.
Она ушла. В хосписе вообще было пусто, из персонала остались только те, без кого никак нельзя обойтись, — ну и пациенты, конечно. Все остальные поспешили домой, как бывает всегда, когда поднимается вода. Одним нужно попасть на материк, другие торопятся спасать свои дома.
— Я что-то нигде его не вижу, — сказала медсестра, просовывая голову в дверь. — Как только он появится, я сразу его к вам отправлю.
— Спасибо.
Она посмотрела на него с грустью.
— Я недавно говорила с сестрой Магдалиной.
— Она проводила с мамой очень много времени, я так ей за это благодарен.
— Магдалина сейчас едет сюда, — медсестра улыбнулась. — Несмотря на наводнение. Она сказала, что это очень важно, и просила, чтобы вы ни в коем случае не уходили, пока с ней не поговорите.
Томмасо было сложно представить, что такого важного она может ему сказать.
— Вы ждете кого-то еще из родственников?
— Да нет, вряд ли.
— Может, вам стоит сходить зажечь свечку в память госпожи Барбары?
— Да, пожалуй.
— Я передам сестре Магдалине, что вы обещали не уходить далеко.
Томмасо улыбнулся, и совесть католика подняла его на ноги. Конечно, он должен зажечь свечу, она поможет маме пройти через Чистилище.
Он вышел через главный вход. Рядом с мраморными колоннами, поддерживающими старое здание, сидел каменный венецианский лев злобного вида. Площадь перед хосписом была уже залита водой примерно на полсантиметра. До церкви идти недалеко, но ноги промокнут. Однако ничего не поделаешь — свечу обязательно нужно засветить как можно скорее, хотя сестра Магдалина и просила, чтобы он не уходил из хосписа, пока с ней не поговорит. Но уж кто-кто, а она должна понимать, как важно поставить свечку за упокой. Чистилище не станет ждать из-за какого-то там наводнения.
— Господин Барбара.
Томмасо уже собирался уходить, когда его окликнул старый монах.
— Вы уходите?
— Пойду поставлю свечку за маму. А вы?
— Я ненадолго. Вместе с министром юстиции приезжает наш кардинал, — ответил монах, просияв при этих словах.
— На вокзал?
— Да. Скоро вернусь.
Монах нахлобучил на голову шляпу и пошел прочь, непогода ему нипочем, вон под рясой мелькают резиновые сапоги. Томмасо на мгновение почувствовал себя свободным, совершенно свободным. Ему не нужно больше стоять по стойке смирно в парадной форме во время бесконечных приветственных церемоний, устраиваемых начальником полиции, ему не нужно больше приходить сюда, в хоспис. Он свободен. А с учетом денег за дом… если он его продаст… нет, об этом слишком рано думать. Он даже свечку для нее еще не поставил. Чувство свободы сменилось чувством вины, и он бегом припустил к церкви.
65
— Мы что, арестованы? — спросила Ханна, когда ей показалось, что они уже слишком долго сидят в маленькой будке, которую обычно использовали для своих нужд рабочие.
— Нет, конечно.
В неоткрывающееся окно Нильс видел Соммерстеда, тот шел через площадь мимо демонстрантов,
