– А я все время ждал, когда вы к этому перейдете. Естественно, было бы лучше иметь сейчас на этом месте более опытного человека.
– А мы сейчас не имеем никакого.
– Это слишком сильно сказано. В конце концов, мы сами его отобрали для этого, для этого готовили. И, кстати, из той мясорубки выбрался именно он, а не наш многоопытный…
– Я все это знаю, сам могу сейчас прочитать лекцию на эту тему.
– Благо, большой опыт имеете.
– Имею. И, между прочим, кандидатуру Гаврилина предложил именно я.
– Между прочим.
– Да, между прочим. Почему мы держим в таком случае наблюдателя в таком странном положении? Со дня на день он и сам задаст нам этот вопрос. А если не задаст…
– А если не задаст?
– Тогда гнать его к чертовой матери!
– Куда?
– Туда, куда вы подумали.
– Кому прикажем это сделать? Палач выполняет задание.
– До этого еще не дошло, но…
– Не нужно меня уговаривать. С завтрашнего… с сегодняшнего дня наблюдатель потихоньку начнет выполнять функции наблюдателя.
– Уровень информации?
– Это уж вы сами решите. Я думаю – можно по максимуму.
– По максимуму?
– Принимая во внимание специфику операции…
– Понятно. Если не возражаете, уровень его информированности будем определять по мере необходимости.
– Все что угодно! Уже слишком поздно, или еще слишком рано для длительных разговоров.
– К вопросу о наблюдателе…
– К вопросу о наблюдателе, рекомендую вам брать с него пример. Он, насколько я знаю, смену уже сдал.
– Двадцать минут назад. Сейчас спит сном праведника.
– Да, преимущество возраста и небольшого стажа работы. Сон праведника для других. Нам – бессонницу грешников.
– Так вот…
– Спать. Во всяком случае, я попытаюсь. Спокойной ночи.
Суета
Абсолютная тишина. Не давящее на уши безмолвие, а прозрачное отсутствие звуков. Медленно и плавно падали откуда-то из темноты капли, поднимая бесшумные брызги в лужах, беззвучно качались ветки деревьев. Даже удары сердца были не слышны.
Он шел, и воздух медленно расступался перед ним, размазывая по лицу капли дождя. Он чувствовал, как ноги загребают жидкую грязь, но не слышал ни звука.
Из темноты навстречу вынырнул силуэт, вернее не вынырнул, а медленно выплыл, или даже нет, просто темнота вдруг уплотнилась, и перед ним возникла фигура, абсолютно черное пятно. Движения этой фигуры были также тягучи и бесшумны, словно ночь выдавливала из себя комок страха, и этот комок приближался к нему, медленно, но неотвратимо.
Остановиться, мелькнуло… нет, не мелькнуло, а медленно просочилось сквозь схваченный страхом мозг. Медленно и тягуче – остановиться – а ноги продолжают двигаться – остановиться – сгусток ночи все ближе – остановиться – рот залепляет клейкая масса ночного воздуха – остановиться…
Поздно, он понимает, что поздно, понимает, что слабый отсвет на фоне приближающегося силуэта – сталь. И понимает, что эта сталь направлена ему в горло, что остановить ее не может уже ничто… А ноги продолжают бесшумно нести его вперед, сталь начинает светиться призрачным молочным светом, а потом, приближаясь, меняет свой цвет, от лунного, через темно-вишневый к ослепительно-белому цвету раскаленного металла…
Огонь касается его горла, не боль, а ожог впивается в его тело… а оно продолжает двигаться на встречу этому огню, потом застывает и начинает медленно оседать, а огонь ввинчивается, вонзается в тело, проникает в мозг, наконец, появляется боль, становится все нестерпимей, он захлебывается этой болью, смешанной с его не вырвавшимся криком…
– Приехали.
Спокойный голос разом вырвал Агеева из кошмара, но боль еще несколько ударов сердца оставалась в нем. Агеев со всхлипом вздохнул, прижав к горлу дрожащие руки.
– Вылезай из машины.
– Что?
