улицы они ясно видели, что окна в квартире Громова освещены.
Гринчук посмотрел на Братка. Тот пожал плечами. Отошел немного назад, разогнался и ударил ногой. Дверь распахнулась.
Громов был дома. Он никуда не убежал. Он даже не стал оказывать сопротивления. На ворвавшихся в дом Гринчука и Братка он смотрел молча.
Выглядел он совершенно спокойным. Мертвым вообще не свойственно волноваться.
Глава 7
Геннадию Николаевичу Громову было тридцать пять лет. Образование он имел высшее, закончил институт физкультуры и мог бы работать тренером по боксу. Но не работал он тренером в своей жизни ни одной минуты. Вот рэкетом – подрабатывал. Вышибалой был, потом охранником и телохранителем. Был.
Еще был любовником четырнадцатилетней дочки своего работодателя. Сволочью и жмотом. Опять, таки, был. У Геннадия Николаевича Громова теперь все было в прошедшем времени. Все, кроме пулевого ранения в виске.
Пистолет лежал возле кресла на полу, там, куда, по-видимому, выпал из мертвой руки. Дальше, почти возле самой стены лежала стрелянная гильза.
Странно, подумал Гринчук, почему-то те, кто решил покончить с собой с помощью пистолета, стараются это делать сидя. Травятся лежа, а стреляются обычно сидя.
По всему получалось, что Громов прервал свое земное существование что-то около суток назад. Точнее Гринчук определить не смог. Покойный сидел в кресле, кресло стояло напротив двери. Глаза были открыты и пристально смотрели перед собой.
– Слышь, Браток, – Гринчук оглянулся на Бортнева. – Не в курсе, можно самоубийцу покойным называть?
– А с чего нет?
Браток стоял в дверях комнаты и, похоже, не собирался в комнату заходить.
– Ну, как это с чего? Самоубийство – это грех. Их даже на кладбищах раньше не хоронили. А грех – значит ад. А там покоя не бывает.
Браток промолчал.
Гринчук осторожно проверил карманы покойника. Ничего существенного. Также ничего существенного не дал поверхностный осмотр.
– Что будем делать? – спросило Гринчук.
– Грехи замаливать, – ответил Браток. – Это ж, считай, мы его убили.
Гринчук удивленно посмотрел на Братка.
– Это мы его прижали, бабки требовали, угрожали. Вот он и…
– Угу, – кивнул Гринчук. – Конечно, мы. Как же без нас. Он, бедняга, решил скорее умереть, чем деньги отдать.
– А что – нет?
– Мне что-то не верится. Ой, как не верится… – Гринчук вышел из комнаты и направился на кухню. Браток услышал, как открылась дверца холодильника.
– Браток, подойди сюда! – крикнул Гринчук.
На кухне был порядок. В холодильнике было полно еды. Покойник любил при жизни хорошо поесть и выпить. На газовой плите стояла сковорода, прикрытая крышкой. Когда Гринчук приподнял ее, оказалось, что на сковороде находится яичница с ветчиной. Богатая такая яичница, на пять яиц, со щедрыми кусками ветчины. Нетронутая и засохшая яичница.
На кухонном столе в миске был обнаружен салат из овощей.
– А салатик тоже не тронутый, – сказал Гринчук. – Он его петрушечкой сверху притрусил, а не перемешал. И не ел.
– Ну и что? – спросил Браток.
– Испуганный и затравленный нами красавец приезжает домой, готовит себе ужин. Старательно, заметь, готовит, а потом вдруг, перед самым приемом пищи вспоминает, что деньги отдавать жалко, вынимает пистолет и пуляет себе в висок, – Гринчук потер мочку уха. – Вот если бы ты так сильно волновался…
– Я когда волнуюсь, есть хочу, – сказал Браток.
– Могу себе представить. Но салат-то ты себе не шинкуешь? Колбасы откусить, помидор сжевать. Так?
– Так, – не мог не согласиться Браток.
– Пойдем дальше, – сказал Гринчук и вышел с кухни. – Давай посмотрим спальню.
В спальне было что посмотреть. Комната, скорее, напоминала будуар, чем место сна одинокого мужчины. Широченная кровать, атласные шторы, зеркальный шкаф в полстены.
– Вот сюда он, наверное, и дочку Чайкиных привозил. Девочке тут, наверное, нравилось.
Браток неопределенно пожал плечами.
– И, как я подозреваю, не только ей.
Гринчук прошелся по спальне, открыл несколько ящиков в комоде. Заглянул в шкаф. Осмотрел его дверь изнутри, хмыкнул. Оглянулся на Братка.
