– Нет, – Горкин чуть прикрыл глаза, вспоминая. – Он говорил с двумя…
– С кем именно? – быстро спросил хозяин кабинета и подвинул старшему лейтенанту три фотографии.
Горкин внимательно посмотрел, потом аккуратно отодвинул пальцем две из них:
– Вот с этими.
– С Грыжей и Яриком… – удовлетворенно произнес хозяин кабинета и посмотрел на своего коллегу, сидевшего в углу.
Тот кивнул с самым удовлетворенным видом.
– И Гринчук сказал, что хочет стрелять в Грыжу и Ярика?
– Ну, он вроде как шутил…
– Дословно – потребовал хозяин кабинета.
– Что-то вроде, мы решаем расходиться со стрельбой или без, – сказал Горкин.
– Или без… – хозяин кабинета писал старательно, даже высовывая иногда кончик языка.
Похоже, ему очень нравилось все происходящее.
– Ознакомьтесь, – закончив писать, протянул он листок бумаги Горкину. – И подпишите. Болтать об этом не стоит. Вам все понятно?
– Ты все понял? – уточнил еще раз Гринчук.
– Да, – чуть улыбнулся Михаил.
– Тогда – поехали, – сказал Гринчук. – Ты не заметил, что двое охранников на въезде убиты.
– Да, извините.
– А потом? Ты подъехал к бильярдной…
– Я подъехал к бильярдной, вышел из машины. Водитель, убитый охранник возле крыльца. Вооруженный человек на крыльце. Дверцы в их машине открыты. Две дверцы. Значит, одни из стрелков уже в клубе. Я послал вам вызов и открыл огонь на поражение. Все.
– А потом ты проверил, как там у меня дела и вышел на улицу. Приходил в себя. Все? Больше ничего?
– Все.
– Ты помнишь, как я подходил к машине киллеров?
– Д-да, – несколько неуверенно ответил Михаил.
– Ты стоишь возле крыльца, а я иду к машине. Потом возвращаюсь к клубу и снова иду к машине. И лезу вовнутрь. Помнишь?
– Кажется…
– Миша, ты помнишь или нет?
– Вы подошли к машине… Наверное… Да. Подошли. – Растерянность в голосе Михаила зазвучала явственнее.
Гринчук даже почувствовал, как по спине поползли мурашки. Он как-то не привык, что Михаил может говорить вот так – неуверенно и жалко.
– Миша, – Гринчук старался говорить ровно и спокойно. – Почему ты стрелял в водителя?
– Явная угроза. Его нельзя было оставлять в тылу. Я не мог пройти к дому, пока он простреливал подходы. А в доме были вы…
– Миша, – тихо сказал Гринчук, – водитель в тот момент был не вооружен. Ты это знаешь? У него не было в руке оружия. Оно было в кобуре.
– Я… – сказал Михаил. – Я не помню. Я не помню.
– Спокойно, Миша, – тихо сказал Гринчук. – Тебя никто ни в чем не упрекает. Ты поступил правильно. Либо ты убирал водителя, либо он – тебя.
– Я не помню, – еле слышно сказал Михаил. – И вы…
– Я решил эту проблему, – кивнул Гринчук. – Дело не в этом.
– Я понимаю, – сказал Михаил. – Дело в том, что я сам могу не понять, когда сорвусь. Я это могу не почувствовать. И, может, я уже потихоньку начинаю…
– Что ты чувствуешь? – спросил Гринчук. – Что именно? Ты же помнишь, как это было с тобой в первый раз?
– В самый первый? Не помню. Какие-то тени и голоса. А вот когда со мной это случилось прошлым летом… – Михаил задумался. – Наверное, тоже не помню. Взрыв, я попытался уйти, и меня ударило металлической бочкой. Потерял сознание. А потом…
Голос его стал каким-то механическим, безжизненным
– Все было очень логично и естественно. Мне не нужно было задумываться – решения появлялись как бы сами собой. Возникала проблема – и появлялось решение. И я слышал голос. И это голос говорил, что мне нужно делать. И я делал. Трудно объяснить, но я не чувствовал себя связанным. Голос ставил задачу, а я сам, совершенно свободно и сознательно придумывал, как это осуществить… Мне потом объяснил
