лица членов Политбюро, когда они вскроют контейнер с загадочным грузом.
Глава 12
Проскочили Днепр по плотине Днепрогэса и поняли: назад дороги нет. Только отстукал поезд последние стыки на плотине, а уж огромный, с виду давно брошенный башенный кран развернулся и положил на рельсы ржавый паровоз. А потом на каждом полустанке закрывались за Золотым эшелоном все новые и новые двери: кто-то с грохотом кидал на рельсы стальные трубы и бетонные блоки. По тем, что позади эшелона запирал путь к отходу, не стреляли: какой смысл? Постреляешь, уйдешь вперед, а они из укрытий вылезут да и вывалят на рельсы самосвал бетонного раствора. Спереди путь не закрывают, и ладно. Пока кому-то выгодно путь держать открытым.
Уже в сумерках прошли огромный миллионный город Запорожье — ни звука, ни огонька, ни живой души. Страшно ночью в маленьком брошенном людьми городке, где ветер свистит в трубах и хлопают открытые двери. А если людьми брошен огромный город, как тогда? Какие тогда размышления в голову полезут? Ползет поезд медленно-медленно: если путь разобран, если под откос лететь, так хоть чтоб время было тормознуть, чтоб хоть прыгать из поезда сподручно было. Усилил Зубров посты. Наблюдение во все стороны. Сам вперед не отрываясь в инфракрасный прицел смотрит. В одном месте высветил вдруг прожектор шевелящуюся земную поверхность и сто тысяч пар крысиных глаз на ней. В другом на него смотрели глаза человечьи, но мертвые, и он не выдержал взгляда.
А чудеса начались с рассветом, на подходе к славному городу Гуляйполе.
Когда вдали на востоке прямо по курсу небо зеленовато-серой краской изукрасили, успокоился Зубров и закрыл глаза, навалившись на дальномер-перископ. Тут-то и заорал наблюдатель из зенитной башни: «Во дает, во дает!» Встрепенулся Зубров, сообразил, где он, развернул перископ и тоже присвистнул: во дает!
Летит рядом с поездом, обгоняя, тачанка — та самая, наверное, в которой еще сам батька Махно езживал. Запряжена тачанка четверкой вороных, тянут те вороные тачанку, словно дьяволы. Гром да грохот. Все как в те славные времена: расписана тачанка цветами да райскими птицами, а по дубовому задку серебряными гвоздиками непристойный девиз выбит самого решительного содержания. Мужичище кнутищем коней хлещет, а рядом еще один, с цыганской серьгой в ухе. На одном картуз с поломанным козырьком, на другом — шапка баранья, серебряный кинжал на поясе и обрез за поясом. Не картина — загляденье. Все по стилю, только антенна радиостанции Р-227 гармонию нарушает, да вместо пулемета «Максим» вооружена тачанка автоматическим гранатометом АГС-17.
Тот, что с обрезом и серьгой, хохочет да поезд матом кроет, а тот, что с кнутищем, так коней и хлещет, так и хлещет, норовит впереди поезда прямо на рельсы выскочить. И уж видится Зуброву, как коснутся колеса рельсов, и от касания того разлетятся со звоном, и тачанка в куски рассыплется да еще и поездом ее тут же придавит. А тем зубастым гогочущим вроде и нестрашно, летят смерти навстречу да матерятся.
— Локомотиву!
— Я! — отозвался по селектору машинист.
— Придержи локомотив на минутку, а то ведь раздавим. Коней жалко.
Плавно затормозил поезд, а тачанка к бронеплощадке несется, вроде бы знают ее сумасбродные пассажиры, что именно в броневом вагоне командира встретить можно.
Выглянул Зубров из люка:
— Здоровы будете паны.
— Здоров, коли не шутишь.
— С чем пожаловали?
— А с тем пожаловали, что впереди станция Пологи. Так вот, вперед от той станции пути вам вовсе не будет: разобрали мы его. И вправо к морю пути не будет. Мы туда тоже пути разобрали. Кому то море нужно? Назад дороги нет. Это вы сами знаете. Так что от Пологов вертайте влево — на Гуляйполе. Батько Богдан Савела челом бьет та в гости просит.
— Ладно, спасибо за приглашение. Поедем к батьке в гости.
— Ну, добре. А мы будем рядом скакать та дорогу указывать.
— Зачем нам дорогу указывать? Поезд наш по рельсам идет, а рельсы в Гуляйполе ведут…
— А мы ж таки будемо рядом скакать та дорогу указывать. Батько велел.
— Ну, раз велел, так велел, только вы на рельсы не выскакивайте, а то поездом ненароком раздавлю.
— А то мы ще побачим, хто кого раздавить.
Двинулся поезд, а к Зуброву делегация ответственных товарищей: некогда нам в гости ко всяким там заезжать, в Москве давно уж пора быть!
— Славненько, — отвечал Зубров, — да только рельсы прямо к хозяину ведут и свобода маневра одной колеей ограничена, да и то движение одностороннее.
— Вы в Москве в прокуратуре все это расскажите, а в гости мы не поедем.
— Ну, вам из погреба виднее.
На том и разошлись. А славный город Гуляйполе, знать, близко, ибо справа и слева от Золотого эшелона несутся теперь тачанки почетным эскортом, и числа им нет. И украшена каждая по-своему, и в вооружении индивидуальность соблюдена: у кого пулемет Горюнова, у кого станковый Калашников, у кого и дегтярев- шпагин, а у иных и Владимиров. Кто граммофон крутит, а у кого компакт-диск «Тошиба». Прет Золотой эшелон, как лайнер океанский в сопровождении яхт на подходе к порту Сидней. Гик, да смех, и веселье до самого горизонта, а горизонты в степях — вон как далеки.
Скрипнули тормоза у шатра столь же огромного, как палатка «Союзгосцирка». Сам батько Богдан Савела на персидские ковры выступает. Красив батько, но одет странно: белый фрак с длинными фалдами да красные шелковые запорожские штаны в сафьяновые сапоги заправлены. Местные красавицы аж умолкли, увидев прекрасного витязя степей. И Зубров умолк, а потом присвистнул. Узнал Зубров в степном императоре друга детства своего и юношества. Правда, в те времена грозный атаман звался не Богданом Савелой, но Борей Савельевым. Прошел с ним Зубров долгие годы Суворовского училища, прошел почти полный курс разведывательного факультета Киевского высшего общевойскового командного училища имени Фрунзе. С самого детства, с одиннадцати лет, делил Витя Зубров с Борей Савельевым холод и сырость, мороз и пургу, и котелок на двоих, и долгие ночные караулы, и муштру, и парады, и книги те же самые любил.
Железный был парень Боря Савельев, стальной. С одиннадцати лет не знали ни взводный, ни ротный, ни батальонный командиры управы ему. Железный мальчишка. Одна только разница со сталью — не было в Боре Савельеве стальной упругости. Твердость — да. Гибкость — нет. Сломать можно, согнуть — нет. Правда, сломать его можно было только теоретически. На практике этого никому не удалось. Перед самым уже выпуском сорвался Савельев и загремел в штрафной батальон без зачета всех его долгих лет военного обучения. Потом, слышал Зубров, сорвался его друг и в штрафном батальоне: вроде бы дал в морду сержанту и попал после этого уж в настоящую тюрьму, после того след его теряется. Потом в Военно- дипломатической академии ГРУ услышал Зубров о неком дельце по кличке не то Савела, не то Соловей, который золото скупал, золото же и продавал. И подумалось: уж не друг ли это мой?
И вот он стоит теперь на персидских коврах в сафьяновых сапогах с булавой атаманской и половодье тачанок вокруг. При нехватке бензина, самое мудрое решение — вернуться к конным повозкам, к легкости птичьей. Четверка коней да пулемет. Маневр да огневая мощь. И во главе всей этой степной резвости друг его по имени Богдан Савела. Жаль, что совпадение такое. Лучше бы Зуброву попасть к людоедам племени тум-букту, с теми хоть перед смертью потолковать можно, а через Савелу не пройдешь. Не любит Савела коммунистов и не пропустит их. И Зубров коммунистов не любит, но не имеет права ни с того ни с сего
