У Кирилла Григорьевича Разумовского был сын Андрей Кириллович. Он получил образование за границей и на 23-м году был произведен в генерал-майоры. Красивый, статный, вкрадчивый и самоуверенный, он кружил головы всем красавицам Петербурга в царствование Екатерины Великой. В царствование императоров Павла и Александра I был чрезвычайным посланником в Вене. Любезностью и щегольством он превосходил всех своих сверстников. И не раз приходилось отцу уплачивать долги молодого щеголя.
Однажды к графу Кириллу Григорьевичу, недовольному поведением сына, явился портной со счетом в 20 000 рублей. Оказалось, что у графа Андрея Кирилловича одних жилетов было несколько сотен. Разгневанный отец повел сына в кабинет и, раскрывая шкаф, показал ему мешковатую накидку и поношенную мерлушковую шапку, которые носил в юности.
– Вот что носил я, когда был молод. Не стыдно ли тебе безумно тратить деньги на платье, – сказал Кирилл Григорьевич.
– Вы другого платья и носить не могли, – хладнокровно отвечал Андрей Кириллович, – вспомните, что между нами огромная разница: вы – сын простого казака, а я – сын российского генерал- фельдмаршала.
Гетман был обезоружен ответом сына.
Раз главный управляющий, с расстроенным видом, пришел к Разумовскому объявить, что несколько сот его крестьян бежали в Новороссийский край.
– Можно ли быть до такой степени неблагодарными! – добавил управляющий, – ваше сиятельство – истинный отец своим подданным!
– Батька хорош, – отвечал Разумовский, – да матка-свобода в тысячу раз лучше. Умные хлопцы: на их месте я тоже ушел бы.
Граф К.Г. Разумовский, разыскивая в Малороссии какого-то родича, спросил у встретившегося хохла:
– А сколько верст до Сагоривки?
– Було двенадцать, а теперь шесть.
– Как так? – спросил изумленный граф.
– Та далеко було ходити на барщину, так мы просили пана – вин велев шесть срубить.
Встретив как-то раз своего бежавшего слугу, Разумовский остановил его и сказал:
– Ступай-ка, брат, домой.
Слуга повиновался. Когда граф возвратился, ему доложили о случае и спросили, как он прикажет его наказать.
– А за что? – отвечал Разумовский, – ведь я сам его поймал…
Великий князь Константин Павлович Романов
(1779–1831)
В Гродненском гусарском полку, в Варшаве служил поручиком некто А., очень высокого роста и лицом чрезвычайно похожий на императора Николая Павловича.
Сменяясь однажды с караула, поручик А. вел свою команду в казармы. Проходя по главной улице Варшавы – Новому Свету, мимо своей квартиры, он решил, что глупо и лень идти далее в казармы, до которых еще оставалось версты полторы… «Авось, никто не попадется навстречу», – подумал он, и, поручив начальство над командою старшему унтер-офицеру, сам пошел домой.
Часа через полтора является к нему на квартиру унтер-офицер, отводивший караул в казармы, и объявляет следующее.
Когда он с караулом дошел до конца Нового Света и не успел еще повернуть налево, в Вейскую улицу, навстречу ему попался Великий князь Константин Павлович, ехавший из Бельведера. Увидев команду без офицера, он остановился, подозвал к себе унтер-офицера и спросил:
– Кто сменившийся с караула офицер?
– Поручик А., Ваше императорское Высочество! – отвечал унтер-офицер.
Великий князь был в ту пору в самом веселом расположении духа.
– Какой это? Я что-то не припомню его лицо? – спросил он у своего адъютанта, сидевшего возле него в коляске.
– Да это тот самый высокий офицер, который так похож на императора, Ваше Высочество! – отвечал адъютант.
– Хорошо. Напомни мне о нем завтра на разводе: я хочу его видеть, – сказал Великий князь и приказал ехать далее.
Отправляясь на другой день на развод на Саксонскую площадь, поручик думал: «Ну, достанется мне сегодня». Но развод кончился благополучно. Вслед за этим раздался громкий голос Великого князя:
– Поручик А.! Пожалуйте ко мне.
Поручик вышел вперед и, держа правую руку под козырьком, ожидал сильнейшего наказания с сидением на гауптвахте.
– Это вы, милостивый государь, который похож на императора?
Поручик не расслышал слов Великого князя. По пословице: «Знает кошка, чье мясо съела». Вот и он услышал: «Это вы, милостивый государь, который не довел караула до казарм?»
Поэтому он отвесил смиреннейший поклон и проговорил:
– Виноват, Ваше императорское Высочество! В последний раз в моей жизни; более никогда этого не случится.
Великий князь расхохотался, и тем все и кончилось.
Один из поручиков лейб-гвардии уланского Его Высочества полка был дежурным по Уяздовскому (в Варшаве) госпиталю. В тот день вечером в Большом театре должно было состояться собрание, которое в высшей степени интересовало дежурного поручика. Что тут делать?
«Дай рискну, – думает себе поручик. – Теперь вечер, авось никакое начальство в госпиталь не придет».
Подумано, сделано.
Пройдясь по зале маскарада и отыскивая интересующую его маску, вдруг, к величайшему своему ужасу, сталкивается он лицом к лицу с Великим князем, который взглянул на него с удивлением и, нагнувшись к нему на ухо, сказал тихо:
– Ведь ты сегодня дежурный по госпиталю?
Вдохновенный пословицею «смелого Бог бережет», поручик прибегнул к отчаянному средству спасения. Он тоже нагнулся и сказал Великому князю на ухо:
– Точно так, Ваше Высочество!.. Я дежурный. Но тот из нас будет нечестен, кто хоть одно слово скажет кому-нибудь о нашей здесь встрече.
И, произнеся эти более, нежели смелые, слова, он отвесил цесаревичу поклон, вышел поспешно из театра и возвратился в госпиталь.
Проходит день, другой, все обстоит благополучно, поручика никто не беспокоит: ясно, что цесаревич никому ни слова не сказал о маскарадной встрече, то есть оставил без последствий важный проступок против военной службы.
Надо сказать, что поручик этот был старшим по полку и со дня на день ожидал своего производства в штаб-ротмистры. И вдруг читает он в приказе по полку, что произведен в штаб-ротмистры один из его товарищей, который был моложе его по службе. Значит – его обошли чином. Сильно огорчило его это. Но дня через три он представлялся по службе Великому князю, который нагибается и говорит ему на ухо:
– Поздравляю тебя штаб-ротмистром, но тот из нас будет нечестен, кто хоть одно слово скажет кому- нибудь о твоем производстве.
И таким образом, поручик прослужил целый год в двойном чине: гласным поручиком и негласным штаб- ротмистром; этот последний чин находился, так сказать, «под спудом». Итак, за свою дерзость только по прошествии года поручик, наконец, прочитал о себе в приказе: «Поручик такой-то производится в штаб- ротмистры, со старшинством от такого-то числа (то есть со дня, когда его следовало произвести) и с возвращением ему излишка жалованья, по чину штаб-ротмистра, за целый год».
