необычная. Еще никогда в жизни Олег не был так зол. Злость гнала его вперед и практически не давала ни о чем думать.
Впереди мелькала спина гранатометчика с сумкой для трех гранат — зеленые вышибные заряды торчали вверх и в стороны, и казалось, что впереди идет японский самурай с мечами на спине и рукоятками мечей вверх и в стороны.
Сзади тяжело дышал Романов. Сейчас он был человеком, и тоже уставал на глазах. Но Олег почему-то был уверен, что командир способен одолеть еще и не такие переходы.
— Ты как? — спросил Романов.
— Иду… — отозвался Олег, не поворачиваясь, но, точно зная, что вопрос обращен к нему.
Группа шла. To вверх по горам, то вниз. To левый косогор, то правый. To кусты, то скалы.
И дышать тяжело…
Перемахнув очередную седловину, начали спуск. Вниз немного легче, но ноги уже просто подламывались без отдыха. Вниз шли минут сорок, и по истечении этого времени Лунин подал знак, что впереди что-то есть. Группа остановилась, пока дозор не выяснит, что впереди и как это что-то может повлиять на безопасность группы.
— Кажись, пришли… — сказал Иванов.
Глеб вытирал с лица не пот, а воду…
Местность осмотрели в приборы ночного видения, сверились по GPS. Романов указал пальцем на разведчиков:
— Авдей и Зайцев в наблюдение. Остальные отдыхать двадцать минут. He спать. Глеб, Швец, co мной. Старшим здесь остается Нартов.
Романов ушел вниз проводить рекогносцировку засады.
Олег сел под деревом и прикрыл глаза. Двадцать минут, которые Романов отпустил на отдых, он решил взять сполна.
Мокрая спина продрогла, и согреться сил уже не было. Это было совершенно незначительное неудобство по сравнению co всем остальным, что произошло за последние несколько часов, и вскоре Олег плюнул на мороз.
Было холодно. Ночи были еще холодны…
Страшно болели натертые ноги. Ломило от перегрузок спину и суставы. На душе было тяжело от совершенного массового убийства.
Олег вдруг вспомнил, что когда он стрелял по машинам, то даже испытывал в душе какой-то азарт вседозволенности. Тогда ему хотелось стрелять еще и еще. Совершенно спокойно добил в голову раненого боевика. И эта женщина с простреленной головой…
Что нужно было ей в этой машине? Ехала к своему мужу — крупному полевому командиру. A попала в безжалостные руки российского спецназа. И погибла. Кто знал, что в машине будет женщина? Никто не знал. Но даже если бы и знали, это никого бы не остановило. Война не место благородным поступкам. Война это место смерти. Это место, где правит бал ужас и животный страх, боль и чудовищные страдания, жестокость и безжалостность. Здесь нет закона, кроме закона силы. И нигде более, как на войне понимаешь, что жизнь — копейка, и завалить тебя самого могут в любой момент.
A потому начинаешь любить жизнь совершенно по-другому, и постоянно мечтаешь только о том, как после войны, если, конечно, останешься в живых, будешь жить дальше, стараясь использовать свой остаток жизни наиболее продуктивно, а не прожигать его как те, кто цену своей жизни не познал, и не измерил…
Ты видел много людей, погибших на заре своей жизни, так и не успевших ничего сделать за свою короткую и страшную судьбу. И поэтому хочется столько всего успеть…
Но как потом думать о том, что ты не только сам умирал, но и убивал других, отбирая у кого-то право на долгую и счастливую жизнь…
Олег приоткрыл глаза. Отдых физический вернул ему возможность думать. Но мысли эти только усиливали его усталость. Безжалостно давили на сознание. Как лучше отдыхать: душой или телом, Олег еще не знал.
Вдруг на миг ему показалось, что действия спецназа сильно смахивают на действия бандитских группировок, рвущих друг у друга кусок пирога, воюющих друг с другом за сферы влияния…
Подошел Романов. Наткнувшись на ствол автомата Нартова, он усмехнулся: Олег становился настоящим разведчиком. Олег единственный из всех отдыхающих подстраховался, при том, что он четко знал, что к нему из темноты идет именно Романов.
Подполковник присел рядом с ним, сказал:
— Немного еще отдохни и потом я тебя проведу к дороге, покажу, где устроим засаду. Место хорошее…
— Я понял, — сказал Олег. — Руководство страны это та же мафия, только эта мафия выше всех остальных. И ничего святого…
— Опять понесло? — усмехнулся Романов.
— Чеченский пахан когда-то что-то не поделил с московским паханом и московский пахан решил усмирить чеченского. И банда для этого есть — армия… ведь так, Юрий Борисович?
— Безусловно. Все именно так…
— И все это красиво прикрыто патриотическими лозунгами… целостность и так далее…
— Тоже верно.
— Они решают свои проблемы, а нам, да им, — Олег мотнул головой в сторону Улус-Керта. - Нести на себе крест страданий…
— Все, Олег, верно. Так что давай, отдыхай. C утра у нас будет много работы…
— От наших снарядов и бомб гибнет мирное население. И это население обозлилось на нас. Прокляло нас. И уже никто не помнит, с чего все началось. Сейчас и мы, и они просто мстим друг другу. A то, кому эта война нужна — умело подогревает чувство мести. Месть сильная штука. Ее еще долго не загасишь. Я теперь немного понимаю Басаева. Я помню, что он говорил в захваченной больнице — видел по телевизору: «…мы хотели добраться до Москвы и там немножко повоевать, и посмотреть, как будут российские власти бомбить Москву…». Жаль, что он до Москвы не добрался. Интересно, как бы себя повела та тварь, которая развязала здесь войну, если бы к ней в кабинет вошел Басаев и достал из ножен свой острый кинжал…
— He правильные у тебя мысли… — осторожно вставил Романов.
Олег проигнорировал слова командира и продолжил:
— Вот сидят эти ублюдки в теплых кабинетах, попивают там кофе из маленькой фарфоровой чашки, и решают, как на этой войне можно зарабатывать деньги. Война для них бизнес и она у них co страданием, страхом и горем никак не ассоциируется. Война для них ассоциируется исключительно с деньгами и большими деньгами. Где-то здесь, вдали от их теплых кабинетов люди крошат в ночи друг друга, а они там считают прибыль. И им абсолютно плевать, что мы при этом чувствуем, им плевать, останемся мы живы или сдохнем здесь как собаки. Для них мы средство зарабатывания денег. Мы для них расходное средство. Пешки, которыми жертвуют. A вот если бы Басаев дошел бы до Москвы и взял бы эти зажравшиеся хари за уши…
— Тогда я бы уважал его всю оставшуюся жизнь, — сказал вдруг Романов. — Но он захватил больницу с невиновными людьми. Он убивал наших граждан. A это не подлежит прощению. B кругах спецподразделений ему заочно вынесен смертный приговор. И если он попадется в мои руки, я его убью так же, как я убиваю наемников. Убью даже в том случае, если командование прикажет мне взять его живьем. И так сделает каждый офицер спецназа ГРУ, спецназа BB, Альфы, Вымпела…
Олег удивленно посмотрел на Романова, как будто тот только что открыл ему страшную военную тайну.
— A что вы, Юрий Борисович, сделаете с теми, кто развязал эту войну? — Олег внимательно посмотрел в глаза Романова.
— Ничего, — ответил командир. — Им на верность я давал присягу. Кстати, и ты тоже.
— Я давал присягу Родине.
— Перестань. Ты и сам, как я вижу, уже прекрасно начал ориентироваться в таких понятиях, как патриотизм и целостность государства…
