гарантирует, что просьба непомерна, но она посоветуется с графом и его матерью. Все это так необычно… И к тому же придется ехать в Россию, где она и граф, разумеется, были год назад на церемонии коронации, но у них не было планов поехать туда, во всяком случае, в ближайшем будущем. Слезы Ханны до глубины души взволновали ее; и она сама на грани слез, настолько драматична и печальна эта история…
В конце концов она обещает сделать все, что в ее силах. Ханне, к счастью, удается скрыть свое негодование. Эта чертова антисемитская сучка, которая не выжила бы без орды слуг и которая никогда не умела ничего другого, как раздвигать ноги и хныкать! И от нее зависит жизнь Менделя!
Она улыбается с ложной долей горестной униженности:
— Спасибо, ах спасибо!
На обратном пути она сделает крюк и заедет в Кёльн, где вступит в переговоры с директором банка, которому ее рекомендовал управляющий имением Зоннердеков. Начнет с того, что с царственными небрежностью и высокомерием объявит банкиру о своем намерении сдать ему на хранение 25–30 тысяч фунтов, точной суммы она и сама не знает: деньги имеют для нее так мало значения…
Между прочим, у нее есть молодой кузен, который спит и видит себя финансистом. Впрочем, у него нет выбора: когда-нибудь ему придется сменить
В Париже она приводит в порядок квартиру в доме 10 по улице Анжу, которой будет так долго пользоваться.
— Мне кажется, — саркастически заметил Полли Твейтс, приехавший к ней {муж его кузины — посол Ее Величества во Франции), — что вы покрасите в черный цвет и цвет кумача даже внутренние стенки вашего гроба.
— Полли, я никогда не умру. Если сама этого не захочу. А мысль хороша.
За один месяц она завалит книгами восемь комнат. Она обегает все книжные магазины (увы, нигде не видели молодого человека, блондина, очень высокого и очень-очень красивого, может быть, поляка, русского или немца, или француза, двадцати трех лет от роду, влюбленного в литературу). Она обзаводится ужасающим 'количеством книг: романы среди них — исключение, в основном это труды, касающиеся вопросов, в которых она хочет углубить свои знания. Читает запоем, по десять часов кряду, ночи напролет. Но она не довольствуется одним чтением: занятия, о которых шла речь выше, тоже не терпят отлагательства, она бегает с лекции на лекцию во власти всепожирающей лихорадки, ошеломившей даже Полли, уже привыкшего к такому ритму. В течение ближайших двух лет она методично будет устранять все пробелы в своих знаниях, утолять интеллектуальный голод, которому уже 7–8 лет: отсчет надо вести с тех пор, как она, несмотря на настойчивость раввина их местечка, перестала ходить в школу, так как поняла, что там ей больше нечему учиться. Ее цель ясна: она хочет стать самым крупным в мире специалистом в области косметики, никто не должен знать больше, чем она.
'Но не забывай об утонченности…' Ко всем дисциплинам, включенным в составленный ею список, на систематическое изучение которых у нее уйдет двадцать три месяца, она добавляет искусство во всех его проявлениях. 'Полли, сегодня вечером вы ведете меня в театр. А завтра — в оперу'. — 'Хорошо, Ханна. Слушаюсь, мой шеф'.
Она запишется в художественное училище, но, к своему великому огорчению и разочарованию, обнаружит, что (о, черт побери!) не способна ни к чему: ей не даются ни рисунок, ни живопись, ни скульптура, ни даже простейшее оформление. Это выводит ее из себя: 'Я действительно круглая дура! На что же тогда я годна?'
Неужели только на то, чтобы обнаженной позировать перед этими не очень чистоплотными бородачами, носящими галстуки, большие, как тахрихем — траурное покрывало. Ей это предлагают, и она испытывает достаточно сильное искушение ответить 'да'. 'Не скрывай от себя: тебе все больше и больше хочется уложить мужчину к себе в постель. Желательно ласкового, но не очень, где-нибудь посредине. Мягкого и грубого, и знающего, когда он должен быть мягким и когда грубым'.
— Полли, не настаивайте…
Ноябрьским вечером, так и не решившись позвонить, не говоря уже о том, чтобы войти в дом, Марьян, несмотря на дождь, ожидает ее на улице Анжу. Честное слово, он весьма элегантен — 'если бы не эта голова, вдавленная в плечи'. Марьян спешит ей навстречу, видя, как она выходит из скрипучего лифта (в котором один или два раза уже встречала молодого человека с женскими глазами по имени Марсель Пруст: он живет этажом выше). Марьян исколесил Северную Германию, Данию и Бельгию, но так ничего не выяснил о местонахождении Тадеуша. Зато, воспользовавшись пребыванием в Брюсселе, купил учебник французского языка и начал его зубрить, заодно прислушивался к говору тамошнего населения. Он уже напичкан французскими выражениями, еще немного — и 'моя будет говорить на этот язык'. Она с удивлением взирает на него, затем, сообразив наконец что к чему, хохочет:
— Боже мой, Марьян, ты же учишь бельгийский диалект.
Она дает ему указания, касающиеся Кёльнского банка: там его будут ждать в первых числах января, то есть он может встретить Рождество с семьей. 'Ханна, а почему бы и тебе не побывать в Варшаве?' Нет, у нее нет ни малейшего желания видеть Польшу, и, как всегда, она хочет провести праздники в одиночестве. Впрочем, между 29 и 31 декабря она едет в Англию повидаться с Лиззи, которая проведет там Рождество с Полли и его семьей.
— Три дня спустя Марьян отбудет в Варшаву.
— А в начале декабря у нее появится любовник.
— Почему она остановила свой выбор на нем?
— Во-первых, он хорош собою, у него как раз такие руки, какие ей нравятся, и, во-вторых, он — художник. Ей уже осточертело сновать из галереи в галерею, из кафе в кафе, из мастерской в мастерскую и быть всегда преследуемой, затравленной бородачами, которые рано или поздно дают понять, что хотели бы переспать с нею. Не сразу, нет. У них не возникает этого желания, пока они видят лишь ее лицо. Им нужно, чтобы она заговорила, или засмеялась, или ошарашила собеседника неожиданной колкостью, — лишь тогда они попадают под власть ее глаз. И всего остального. Выбрав одного из самых порядочных, самых умных и самых красивых (и самых безденежных тоже), она в конце концов подведет черту, и ее оставят в покое.
…А может быть, она испытывала неясное сожаление, вспоминая того, другого художника, которому принадлежал дом в Ботаническом заливе и с которым она так и не познакомилась…
Ее любовника зовут Рене Детуш. Он не очень-то рассчитывает на самого себя, а больше на свои знания, которые — она не скрывает — представляют для нее интерес. В постели он достаточно хорош, — 'с моей точки зрения, Лиззи', — сам же считает себя в этой области непревзойденным. Вождение автомобиля и любовь — это два вида деятельности, в которых мужчины, как им кажется, всегда на высоте.
— Но ты же экономишь на этом по меньшей мере три франка за час. Да и если некая Коллетт выставляет напоказ свои телеса, то почему бы и мне этого не делать?
Он свирепеет.
'Мне долго его не удержать'.
