С Вишневским Павел осматривает английские корабли. На них все очень прочно, ладно, удобно, но однообразно. Никакой домовитости, никакого различия, говорящего о заботе офицеров и матросов.
– Как вам понравилось? – спрашивает Вишневский.
– Служат-с, – говорит Павел. Он все чаще усваивает манеру цедить сквозь зубы, точно ему трудно выговорить слово.
– Прочный народ, – размышляет вслух Вишневский. – С их свободами мы бы больше сделали. Как, Павел Степанович?
Павел вертит пуговицу. Большой нос с горбинкой придает его лицу выражение грусти.
– Мы? Не знаю. Мы же господа, а народ у нас особая статья, народ у нас в дикости.
'Трудный юноша! Не то глуп, не то хитрит', – думает Вишневский и отступается от молчаливого мичмана.
Отряд Лазарева уходит из Англии в конце ноября. В середине декабря уже остается позади остров Тенериф, и попутный пассат гонит корабли на юг. Кончилась трудная работа в снастях. Команда не должна укрываться от дождя и холодных ветров в спертом воздухе нижних помещений. После уборки и примерных артиллерийских учений под тентом играют флейтисты, люди пляшут и поют песни. А океан качается гладкой, густой яхонтовой массой. А солнце всходит в золотых туманах и торжественно опускается в сверкающую воду.
Корабли теряют пассат перед экватором. Лазарев улавливает малейший ветерок для лавировки и продвижения вперед. И 17 января они переползают в южное полушарие. С 'Ладоги' прибывают гости в кают-компанию. Они рассказывают, что встретили экватор очень весело и матросы проявили много выдумки, выряжаясь свитою Нептуна.
Веселье на 'Крейсере'?.. В кают-компании молодежь смущена, ей нечем похвастать перед 'ладожцами'. У них торжество перехода экватора ограничилось кроплением новичков и раздачей к праздничному обеду чарок рома{3}.
Один Кадьян откровенно фыркает:
– Возитесь с быдлом. Полагаю вместе с Михаилом Петровичем, что шумное веселье не к лицу на военном императорском корабле.
– Конечно, с такой образиной не порадуешься, – быстро шепчет Завалишин Павлу.
Павел пожимает плечами и выходит. 'Да, прав Вишневский, этот Кадьян не лучше аракчеевцев'.
Ночью Павел делает астрономические определения. Белый свет луны призрачен. И за кормою, и перед форштевнем, и вдоль бортов фосфорические огненные потоки. Мириады чужих, необычно прекрасных звезд тепло мерцают в необозримом высоком своде. Надо отнести инструмент в каюту, но нельзя уйти, нельзя отвести взгляд от великолепного созвездия Центавра, от теплого Южного Креста, от пронзительного голубого луча Корабля Арго.
– Ищут, ваше благородие.
– Зачем?
– Вестовой из кают-компании. Должно, вечерять. Павел узнает голос.
– Ты, Станкевич? Почему не спишь?
Станкевич не сразу отвечает. У него худое лицо с высокими скулами и глубоко сидящими под широким лбом темными глазами. Губы его всегда скорбно сжаты. Он говорит с отчаянием, он уже привык не бояться Нахимова:
– Землю бы под таким небом, Павел Степанович, мужикам. И чтоб жить на той земле с полной свободой. День работай на пропитание, ночью любуйся. Есть ли такая земля? Должно, есть на теплых водах.
– А вот скоро придем в Бразилию…
– А што, в этом Абразиле никакого начальства? Пустая земля?
Павел смущенно смеется:
– Португальская земля.
– Значит, не пустая!
Павлу хочется сказать матросу что-нибудь ласковое.
– Ты, брат, не тоскуй! Не любопытно разве мир поглядеть?
– Очень, Павел Степанович, любопытно. Да ведь как глядеть. Опостылело. Забивает в нашей вахте господин Кадьян. Давеча зуб мне выбил перстнем. Сделайте милость, ваше благородие, попросите перевести в вашу вахту.
– Попробую, только выйдет ли? Кадьяна же и просить надо. Он – старший.
Каюта мичманов под шканцами. Парусиновые переборки разбивают ее на три отсека. Павел и Завалишин живут вместе. В свободные часы они теперь мало разговаривают. Завалишин в каких-то таинственных видах изучает испанский. Павел штудирует 'Жизнь британских адмиралов'. Этой ночью душно. Завалишин лежит голый, накрытый мокрой простыней. Павел в одном белье садится на угол койки товарища и рассказывает о беседе со Станкевичем.
– Да. Нехорошо. Кругом нехорошо. Против зла нужен союз нравственных людей… Под большим секретом, Павел: я написал из Лондона государю письмо.
– Государю? О чем?
– Когда прочитал в английских газетах, что в Вероне европейские монархи постановили не допускать распространения освободительного движения греков это, конечно, старая стерва Меттерних нашептал Благословенному, – я понял, надо открыть Александру Павловичу глаза. Он должен стать во главе международного общества нравственных людей. Моральная сила высоких, честных душ развалит реакцию, уничтожит насилие революции в корне. Государь поймет… Я предложил назвать общество Орденом Восстановления.
Дмитрий сбрасывает простыню.
– Проект продуман мною во всех деталях. Члены ордена будут носить на собраниях белые атласные туники и наплечники с красным крестом, голубые атласные нагрудники с крестом из золотых звезд. У них будут обоюдоострые мечи с рукояткой из креста и надписью: 'Сим победим'. А на ручной повязке девиз: 'Достижение или смерть'.
Павел слушает, опершись головой в стенку каюты и вытянув босые ноги.
– Новое масонство-с. Не вижу, какими путями голубая туника воспрепятствует офицерам выбивать зубы у матросов.
– My dear, ты просто глуп, не видишь дальше своего носа. Торжество обрядов очищает души, уготовляет к откровению, а сие последнее сообщает безусловно истины.
Павел фыркает.
– Может, и глуп я, но ты спятил. Совсем как наш корпусной иеромонах проповедуешь. Замени отца Илария на фрегате. Кстати, он чересчур уж воняет от грязи и водки. – Нахимов выпрямляется и огорченно продолжает: – Я думал, ты используешь отличные свои отношения с Михаилом Петровичем, потолкуешь о мордобое, а ты… 'Достижение или смерть!' – передразнивает он. – Истинно, кому достижение, кому смерть. Пока Завалишин на письме к государю карьер делает, Кадьян Станкевича в могилу загонит.
– Господи, Нахимов стал оратором! – пытается обернуть спор в шутку Дмитрий. – Демосфен на фрегате! Ты обязательно должен стать членом моего ордена! Слышишь, Павел.
Павел уже снова в своей раковине:
– В шуты-с не годен… – Он задувает свечу: – Спокойной ночи.
Первая станция после пересечения Атлантического океана Рио-де-Жанейро. Шли в португальскую колонию, а прибыли в столицу новой империи.
Вишневский, конечно, когда рядом нет доверенных лиц Кадьяна, бросает едкое замечание: умеют рядиться короли и принцы, лишь бы сохранить власть. Вот как стал дон Педро Португальский патриотом Бразилии!
К императорскому двору лейтенанты и гардемарины доступа не получили. Да, собственно, и не добивались. Любопытно было видеть не бразильское повторение дворов и столиц Европы, а то, чего в Европе нет и не может быть. А тут оказалось, что российский консул и временный министр при новом дворе, господин Ламздорф, может кое-что и настоящее бразильское показать 'крейсерцам'. Ламздорф, друг Крузенштерна и участник его похода, даже чувствовал себя обязанным выступить в роли радушного хозяина
