розовому Путятину, который с телячьей убежденностью молодого карьериста подражает каждому шагу Кадьяна. Но он не может быть Бутеневым, не может быть Путятиным.
И у него созревает убеждение, что с корабля должно списать Кадьяна. Не может быть, чтобы того не понимал Лазарев.
А корабль подвигается на север – и вот уже Таити. Здесь очаровательны и грациозны туземки, ласкает слух музыка укулеле, девственно-прекрасны голубые лагуны, окруженные белыми рифами и величавыми пальмами, но все, все кажется Павлу таким же мерзким, как рынок в Рио-де-Жанейро, как арестантские казармы в Архангельском адмиралтействе.
– Выслуживается! – уверяет Завалишин Вишневского, когда лейтенант удивляется, что Нахимов избегает поездок на берег и постоянно хлопочет на фрегате.
– Выслуживается! – решают все молодые лентяи, замечая, что Нахимов с исключительной ревностью обучает матросов парусным и артиллерийским экзерцициям.
А Лазарев доволен рвением молодого офицера и, насколько возможно, чтобы не подорвать авторитета старшего офицера, поручает Нахимову ряд задач, которые требуют работы с командой.
Фрегат проходит северным Тихим океаном без 'Ладоги'. Шлюпу назначено рандеву в центре российско-американских колоний – Новоархангельске. Теперь, когда не нужно поджидать тихоходного товарища, 'Крейсер' оправдывает свое название. Он мчится при попутном ветре со скоростью в 12 узлов, навещает на короткий срок рейд Сан-Франциско и 3 сентября подходит к Ситхе.
Штиль. Туман застилает изрезанные берега. После Калифорнии здесь холодно. Офицеры в пальто толпятся на шканцах, и Лазарев, повеселев перед портом назначения – достигнута цель кругосветного плавания! – рассказывает о первом своем приходе на Ситхинский рейд.
– Правитель колоний Баранов был крутенек. И то сказать – без характера с такими владениями не управиться. Старик половину жизни провел в Америке. При нем создались оседлости промышленников на Командорских островах, в Атхе, Уналашке, на островах Павла, Георгия и Кадьяке, в заливах Ситхинском, Кенайском, Чугацком и Якутате. Его энергией продвинута оседлость русских в Калифорнию…
Он перебивает себя:
– Что-то лоцмана не посылают… Велите, Нахимов, еще раз выпалить из пушки.
На носу откатывают орудие. Эхо разносит пушечный гул по островкам, скалам и в синеющие лесные чащи. Лазарев восхищенно продолжает:
– И ведь сколько неудач постигало человека, а он не терял бодрости. В самом начале деятельности своей, когда отправился сюда еще по частному поручению купца Шелехова, галиот 'Три святителя' постигло крушение. Но он не вздумал отступать. С горстью людей начал войну против колошей – здешнее весьма воинственное племя, до сих пор не замиренное, – завел бобровый промысел, построил бриг 'Феникс', создал крепость в Ситхе, отразил нападение иностранных каперов, устроил боевую эскадру из бригов 'Ольга', 'Александра' и 'Елизавета'. Когда Лисянский пришел на 'Неве', Баранов доверху наполнил трюмы этого шлюпа мехами.
Потом был у Баранова новый шквал бед. С колошами возобновилась война. Они сожгли якутатское селение, осадили Новоархангельск. В то же время несколько шхун компании потерпели крушение. Два авантюриста, Наплавков и Попов, подняли мятеж… Наконец, погиб фрегат 'Юнона', которым командовал в вояже к Японии знаменитый Хвостов. Что же, Баранов стал унывать? Нет! Купил несколько американских судов, подписал договор с королем Сандвичевых островов Камеамеа о торговле и возмечтал о приобретении сих островов… Чересчур рьяный авантюрист доктор Шеффер интригами против Камеамеа сорвал этот грандиозный план… И умер Александр Андреевич хорошо: адмиральскую смерть принял на бриге 'Кутузов' в Зондском проливе, 72 лет от рождения. О волевой упорной работе этого человека – для российского юношества надо написать книгу. Поучительно будет!
– А что у вас с ним вышло, Михаил Петрович? – любопытствует Завалишин.
– Вздор. Ну, нашла коса на камень. Хотел мною управлять. Из пушек крепости приказал палить по 'Суворову' за то, что я снялся с якоря без его разрешения. Нет, замечательный был человек. А жестокий, как Кортец, это тоже правда.
Вишневский в стороне бормочет:
– Бесполезная растрата сил. И сколько их разметала Русь по миру.
– Вы думаете? – сердится почему-то Нахимов. – Нет-с, семя, в почву упав, всегда рост дает.
– Шлюпка из залива, – кричит марсовой.
– Вот и лоцман, – говорит Лазарев. – Снимайтесь, пойдем в гавань… Кто вахтенный начальник? Анненков? Вахту передайте Нахимову. А вам я поручения дам на берег…
После тропиков и калифорнийского тепла моряки плохо переносят северную дождливую и ветреную осень. С фрегата все грузы свезены – выкуривают крыс, и экипаж живет в палатках на заболоченном берегу. Хотя офицеры поселяются в блокгаузе, где массивный бревенчатый сруб долго хранит жар русских печей, они тоже болеют. Слегли Вишневский, Завалишин, Анненков, Куприянов.
Здесь очень трудно работать, еще труднее поддерживать дисциплину: квартирмейстеры все чаще и чаще рапортуют о дерзких разговорах части матросов, о противозаконных речах промышленников. Матросы здесь чувствуют себя много свободнее, чем в чужих портах. У правителя колоний вся воинская сила – инвалидная команда.
Подвыпивший рулевой с тендера 'Баранов' приходит гулять в палатки крейсеровцев. Его бутыль американского джина быстро распита. Рулевой шумит о воровстве Компании и правителя колоний. Мехов продают на сотни тысяч долларов, а снабжение дрянное, голодное. Компания уже за два года задолжала сукно, кожу, порох охотникам и экипажам. Муку отпускают на голодный паек, а цены…
– Не приведи бог вам, ребята, быть на ихней службе, – каторга, – вопит один.
– А у нас не слаще.
– Чуть что, в подвал под домом правителя, – вторит другой промышленный.
На пьяные крики подходят еще охотники и крейсеровские матросы. Моряков начинают соблазнять мехами в обмен на одежду. Тут же возникает торг. Некоторые отчаянные матросы продают новоархангельцам казенные бушлаты, сапоги, связывают в узлы бобровые шкурки.
Дежурный по экипажу Домашенко вызывает караул и разгоняет сборище.
Правитель колонии спешно принимает меры. Отсылает в море промысловые шхуны. Бриги назначаются в Петропавловск, Охотск и Кантон. Военный шлюп 'Аполлон' будет сопровождать 'Крейсер' в обратном плавании на рейд Сан-Франциско за пшеницей и живыми быками. Но так как страсти не утихают, пускается в ход испытанное средство. По селению начинают бродить слухи о подготовке колошами нового нападения на крепость. Это оправдывает переход на суровое военное положение. По ночам на угловых башнях блокгауза жгут смоляные факелы, а свободных от промысла жителей расписывают по стенам и батареям.
Лазарев видит, что обстановка колонии разлагает экипаж, а его ближайший помощник Кадьян не только не может поддержать дисциплину, но всем своим поведением способствует подрыву ее. Приходит время для крутых решений.
Лазарев дает Кадьяну и Завалишину отпуск для возвращения в Петербург через Охотск. Команда не должна считать, что командир сделал ей уступку. Так нужно для дисциплины.
Лейтенант Нахимов в стороне от этих событий. Его с командой штрафных матросов Лазарев командировал из Новоархангельска на Озерный редут. Здесь на водяной мельнице Нахимов должен перемолоть пшеницу и приготовить запас дров.
Уже по ночам заморозки, и на заре деревья и травы стоят в голубом инее, а с зеркальной глади воды поднимается пар. Павел умывается выше мельничной запруды, докрасна растирает шею и идет к артельному кашевару.
– С нами, Павел Степанович?
– С вами.
Он примащивается на пенек рядом с Федяевым. Каблуков тщательно обтирает для него деревянную ложку. Угрюмый Сатин стучит по меди, и десять рук дружно тянутся к котлу.
– Черти, – неизменно говорит Каблуков, – и лба не перекрестили. Молитву!
Проглатывая слова и посматривая на пышную кашу, матросы бормочут: 'И помилуй нас…' Павел делает все то же, что и матросы. Он отдыхает, он снова верит, что море создает товарищество моряков
