независимо от чинов и званий.
К вечеру молодежь крепко засыпает, но стариков мучает бессонница. Каблуков раскуривает трубку и делится с другом Федяевым.
– А ведь испортят парня?
– Известно, – отвечает Каблуков. – Уж так положено от века.
– А сейчас ничего…
– А сейчас он свойский. Грех жаловаться.
– Пропали наши с тобой лычки.
– В могилу их не возьмешь.
Они дымят, и дым гонит злую, не желающую помирать мошкару.
В шканечном журнале фрегата 'Крейсер' на пути из Ситхи в Сан-Франциско обычные сухие записи: 'От 15 ноября. Шторм. Сильная боковая качка. Изорван грот-марсель. Воды 19 дюймов (восемь дюймов прибыло с 5 до 8 пополудни). В полдень 8 дюймов (это значит, что работали все помпы), но в 4 часа пополудни уже снова 12 дюймов. Шторм возобновился с огромной силой.
Фрегат несет зарифленный фор-марсель, штормовую бизань, фор-трисель'.
Лазарев оголяет рангоут, чтобы яростный ветер не встречал препятствий. Но ветер не идет по прямой. Неожиданно совершает предательский обход, нападает на судно с бакборта и уничтожает грот- трисель. Грот-штаги ослабли, и многопудовую мачту расшатывают удары уплотненного воздуха. Цепляясь за штормовые леера, марсовые волокут новый грот-трисель. А 'Крейсер', пока парус поднимают и закрепляют, зарывается носом, и волны лижут верхний дек.
От 16 ноября. Шторм с полудня возобновляется. Новый грот-трисель изорван.
17 и 18 ноября риф-марсельный ветер. 19 и 20 ноября штормы в прежней силе. Штормовая неделя измотала людей. 20 ноября для работы в парусах не хватает рук. Лазарев приказывает послать наверх всех канониров:
– На корабле каждый моряк должен быть артиллеристом и каждый артиллерист моряком!
Но в шторм даже опытные марсовые с трудом управляются в снастях.
Канонир Егоров только накануне был признан здоровым. После шестидневного пребывания в лазарете он сразу задохнулся от ударов ветра, наполнивших его уши и рот холодным сжатым воздухом.
В отяжелевшей голове что-то застреляло, ввинтилось в затылок острой болью. Егоров должен пройти по портам до нока рея, но всякий раз, когда он хватается руками за мокрое и холодное бревно, фрегат стремительно летит в бездну и рей уходит вниз. Наконец он изловчился обнять бревно и перекинуть ногу, когда корабль круто идет вверх на гребень волны. Он сидит на шаткой скрипучей снасти и порывы шквала то прижимают его к дереву, то стремительно рвут в сторону. Ему кажется, что он попал в какой-то вихревой круг, что вода и небо переместились, а корабль совсем исчез. Он кричит, и ощущение, что он существует, что он может звать людей, на мгновение возвращает ему равновесие, а с ним является стыд перед товарищами за преступное промедление и трусость. Он судорожно ползет вперед, натирает колена до крови о подпертки. В несколько секунд добирается до нока рея, но ему эти секунды представляются часами, и животный безграничный страх перед бездной моря опять овладевает им. Не может освободить даже руку для работы. Делает это жмурясь, с противной слабостью и дрожью в ногах. И тут ветер валит обмякшее тело. Егоров летит головой вниз в водяное облако.
– Человек за бортом!
Павел Нахимов не на вахте и только что вышел наверх взглянуть на лютую стихию. Распорядиться должен вахтенный начальник, но покуда он лишь приказал сбросить спасательные буйки.
Тогда Павел кричит спускать ял, и матросы во главе с Сатиным без раздумья забираются в шлюпку. Но как спустить ее на качке? Удар в борт разобьет ял в щепы.
Зорко оглядывается Павел. Торопливо приказывает:
– Готовь топоры рубить тали.
И выждав, когда шлюпка вместе с кораблем стремительно кренится к воде, кричит:
– Слушай команду, руби!
Сам вскакивает в шлюпку, когда она отрывается от корабля. Какое-то мгновение – и корабль уже далеко впереди, и шлюпка в злых, заливающих ее волнах. Гребцы успели увести ял от страшного удара о борт. Под сильными взмахами весел ял всходит на гребень, скользит по скату и снова взбирается в гору.
Павел берет курс норд-вест. Фрегат не мог пройти за это время больше мили, при скорости семь узлов. Офицер тщательно всматривается в горизонт, держа румпель. Со шлюпки видимость не велика. Ял перебирается через бесконечное число валов, а все же моряки видят лишь сверкание белой пены и черно- зеленые волны.
Лейтенант сажает на руль Сатина и становится на банку, но все так же тщетно осматривает горизонт. Ничего! А ял уже далеко от фрегата, и временами волны совсем закрывают мачты 'Крейсера'.
Надо возвращаться. Канонир Егоров стал жертвой Тихого океана.
На яле ставят мачту. Гребцы могут дать отдых усталым спинам и одеревеневшим рукам. Но недолог этот отдых, потому что шквал ломает легкую мачту и уносит за борт. У Сатина при этом щепой разрезан лоб от виска до переносья. Павел кладет голову раненого на свои колени, отрывает кусок своей рубахи, туго перевязывает рану. Тем временем, повинуясь приказанию, часть людей разбирает весла и мрачно гребет, а другие выливают воду. Ял, постоянно захлестываемый гребнями волн, нахлебался воды.
Наконец перевязка закончена. Павел снова на руле и ободряет матросов:
– Ничего, друзья, доберемся!
Вот уж растут мачты фрегата. Еще пятнадцать – двадцать минут, и ял подходит к 'Крейсеру' с подветренной стороны. Вовремя! Их так давно не было видно за высокими гребнями, что Лазарев уже отдал приказание сниматься с дрейфа.
Начинается мучительная борьба за то, чтобы схватить гаки талей. Океан то стремительно несет ял на фрегат, то тащит его параллельно борту за корму. Много раз шлюпку проносит, пока удается поймать нижние блоки талей и заложить гаки в подъемные рымы. На фрегате ждут, когда ял поднимет волною, чтобы оторвать шлюпку от воды. Два отпорных крюка выставлены с борта в желании ослабить столкновение с кораблем, но при первом толчке они ломаются. Утомленный Сатин едва не вылетает за борт. Он тут же пытается накинуть на Нахимова спасательный круг.
Лейтенант отталкивает – 'незачем, ты слабее' – и упирает весло в борт фрегата. Ял вертится, прыгает в воздухе, стучится в корпус то кормой, то носом. Одна доска вылетает, нос трещит.
– Проклятая бортовая качка!.. Фрегат кренится и дергает шлюпку. На палубе матросы, тянущие тали, валятся в кучу, и ял стремительно ударяется в обшивку всем бортом. Теперь это только груда рассыпающихся досок. И хорошо, что людям вовремя сбросили спасательные концы.
Павел поднимается на палубу последним и направляется к командиру с рапортом. Лазарев протягивает руку:
– Спасибо за службу…
Свежий ветер гонит корабль в бакштаг. Сатин стоит на руле, Нахимов проверяет курс.
– Еще полрумба к весту, Сатин.
– Есть, еще полрумба к весту.
– Как твоя голова?
– Спасибо, ваше благородие, вовремя обвязали.
– Не за что-с.
Сатин оглядывается, потом угрюмо, но решительно кается:
– И еще перед вами, Павел Степанович, виноватые мы давно, с Абразиля… Так что теперь на вашу строгость по службе не обижаемся.
Запершило в горле, и вахтенный начальник хмыкает, приставляет к глазам стекло раздвижной трубы. 'Тоже бразильское приобретение, с французского фрегата', – зачем-то вспоминает он, и досадует на себя, что боится делать вывод. А делать его нужно. Сатин, непримиримый Сатин, который во всем был единомыслящим со Станкевичем, теперь понял, что бегство в чужую страну измена.
'Да, Сатин, пусть тебе тяжко, и не отец тебе командир, а отчим, и мать-родина обращается как мачеха, но нет ничего страшнее и позорнее измены…'
