полумасках обещают забвение.
По Рояль-стрит, обсаженной кипарисами, катится карета с дамами. В Нахимова бросает горсть конфетти леди Понсонби. Он спешит завернуть в переулок и попадает в объятия костюмированных офицеров.
– К Кодрингтонам, Павел Степанович?
– Мы все туда же. Погодите, позабавимся.
С хохотом они бьют группу егерских английских офицеров вареными в сахаре зернами и заставляют ретироваться на другой угол.
Толпа аплодирует победителям. 'Для них это тоже победа? Так встречали нас, когда мы пришли из Наварина', – думает Нахимов. Он уже не рад, что с шумной гурьбой входит в гостиную Кодрингтонов и видит очаровательную Эми в костюме русской крестьянки.
Она взволнованности Павла не замечает. Она премило капризничает:
– Вы не оделись а ля мюжик? Я так хотела с вами танцевать русский. Вы и сегодня Чайльд Гарольд?
'Кокетливая гримаска, заезженные слова… Боже, она глупа. И ей хотел я рассказывать, с нею делиться?!'
Павел Степанович бормочет извинения и смотрит в сторону.
Вице-адмирал Гейден и контр-адмирал Лазарев идут, окруженные блестящей свитой. За ними офицеры в русских костюмах, с прилизанными волосами или з русских париках.
– Милорд Кодрингшн, позвольте вам представить наших православных крестьян, – акцентирует Гейден. Кодрингтон церемонно кланяется.
– Граф, разрешите вам показать пансион благородных девиц – туристок славной Британии. – И Кодрингтон ведет адмирала к шеренге офицеров британского гарнизона, выстроившихся во главе с полковником в девичьих белых платьях; колючие мужские щеки скрывает слой пудры.
'Пошлость, пошлость! А в это время всамделишные мужики, изуродованные кошками, лежат в трюме 'Гангута'… А доблестные греческие моряки в трюме ждут, когда невольничий корабль распустит паруса'.
Павел Степанович пробирается к выходу – прочь от 'мужиков' и 'пансионерок', под хохот общества, отплясывающего кадриль.
'Нет, в плавание надо!' – шепчут губы, и он уходит с освещенных улиц в темноту, на приморский бульвар и смотрит на посеребренную луной теплую гладь бесконечного, любимого моря.
Отношения России и Великобритании остаются натянутыми. Но Николай I понимает, что, имея Францию союзником, не рискует вызвать враждебные действия Англии. В апреле на Мальту приходит сообщение, что Россия официально начала войну с Турцией и русские войска уже перешли Прут. Из Балтики приходит отряд под флагом контр-адмирала Рикорда. Русские корабли постепенно покидают Мальту и уходят в крейсерские операции к турецким берегам.
Фрегат 'Проворный' очень скоро отсылает на Мальту захваченный в открытом море вражеский корвет. Когда приз выпускают из карантина, капитан-лейтенант Нахимов направляется осмотреть его для доклада контр-адмиралу Лазареву. Он обходит вокруг корабля на шлюпке и любуется стройными линиями крепкого корпуса из левантийского дуба, узким длинным форштевнем и высокими тонкими мачтами.
Два дня Павел Степанович выстукивает и ощупывает корабль, как лекарь больного. Проходит с фонарем в трюмы, проверяет все крепления, пересматривает соединения бимсов с шпангоутами, пересчитывает имущество шкиперского склада, штурманской части, крюйт-камеры, мысленно размещает команду и офицеров, приказывает откатить пушки и изучает каждое из двадцати четырех орудий.
Надо признать, что корабль, построенный французом де Серизи, может жить добрых двадцать лет и ни в чем не нуждаться.
Павел Степанович может заверить Лазарева, что 'Наварин' (под таким именем командование русской эскадры вносит корвет в списки русского флота) несомненно с честью понесет андреевский флаг.
Но какой счастливец получит корвет в командование? Называют командира брига 'Усердие', лейтенанта Кадьяна. Говорят, что Кадьян усердствует в лести главному командиру. Льстить, начальнику штаба ведь напрасно – Лазарев помнит службу Кадьяна на фрегате 'Крейсер'.
Бутенев, назначенный командовать старым бригом 'Ахиллес', стучит деревянным протезом по столу кают-компании 'Азова'.
– Кадьяна на такой кораблик?! Кадьяна, которого пришлось с 'Крейсера' снимать?! Да он доведет матросов до того, что они 'Наварин' обратно туркам отдадут.
И вдруг Кадьян, уже хлопотавший вместе с капитаном Богдановичем об окраске призового корвета в британском доке, назначается историографом эскадры. Ползут слухи, что в Портсмуте на 'Усердии' произошли какие-то беспорядки, и теперь концы, несмотря на искусство интриги Кадьяна, Лазарев все же вывел наружу.
У Михаила Петровича Лазарева нет колебаний в выборе командира корвета. Он много лет имел Павла Степановича своим подчиненным – мичманом, вахтенным офицером, вторым помощником, правой рукой. Лазарев знает, что Нахимов в системе воспитания не будет слепым подражателем, бездумным формалистом. Этот отважный, находчивый и знающий моряк уже на 'Азове' нащупал какой-то новый путь для поддержания дисциплины. Он не опасается былой дружбы Нахимова с несчастными Вишневским и Завалишиным. Это все в прошлом – от молодости, и перебродило. Главное – его, лазаревская закваска: службе подчинять все остальное. Нахимов и тяжелую службу может сделать для матроса приятной, значительной. Пусть же пробует свои командирские силы.
Лазарев осторожно высказывает свои соображения Гейдену. Голландец слушает контр-адмирала терпеливо, расчесывает бачки и поправляет белые накрахмаленные манжеты. Потом высказывается, обнаруживая свое знание натуры молодого офицера.
– 'Наварин' обещает быть отличным ходоком. Если им будет командовать отличный моряк, нам с вами, Михаил Петрович, удобно будет передвигаться между отрядами в Архипелаге. И береговая линия, знаете, там требует мастера в управлении парусами. Нахимов же, кажется, вашей школы… Но вот что. Когда человек начинает командовать, когда имеет полную ответственность, он отправляет за борт юношеское прекраснодушие. Дайте капитан-лейтенанту Нахимову в экипаж худших по непокорству людей. Это его излечит от увлечений дружбы с матросами.
Вот как случилось, что Нахимову в числе двухсот человек его экипажа достаются опытнейшие моряки, старые знакомцы с 'Крейсера'. Новый командир 'Александра Невского' Епанчин 2-й рад избавиться от бунтовщиков, но приличия ради высказывает сожаление, что Нахимову навязывают негодяев. И Павел Степанович тоже притворно вздыхает. Может быть, в первый раз в жизни он хитрит и играет роль человека, отягощенного непосильной заботой.
Михаил Петрович жалеет, что путь на шканцы 'Наварина' для молодого командира корвета оказывается таким крутым. Он предлагает Нахимову взять в вахтенные начальники трех мичманов по своему выбору. Но даже перед Лазаревым Павел Степанович не выказывает радости, с деланным равнодушием называет Василия Завойко (мичман немного изучил людей с 'Александра Невского'), Владимира Истомина (он получил производство за 'Наварин' и как будто ходит без дела) и Панфилова (за которого уже хлопочет перед ним Завойко).
Матросы работают на 'Наварине' с утра до ночи. Весь хлам, оставшийся после турецких солдат, выброшен за борт. Уничтожены следы грабительского хозяйничания команды 'Проворного'. Первого августа Нахимов приказывает поднять сигнал: 'Готов к походу. Прошу разрешения явиться к адмиралу'.
Он возвращается с приказом идти в море, надевает старый сюртук и неторопливо – а палуба горит под ногами! – выходит по правому борту на шканцы.
Завойко в роли старшего офицера неподражаемо важен. Расставив ноги, он стоит у шпиля с рупором под мышкой. Боцман ест его глазами и сжимает дудку.
– В пол ветра пойдем? Отличный марсельный ветер, – радуется второй офицер Панфилов.
– Отличный, мичман! – весело соглашается Павел Степанович и жестом приглашает Завойко действовать.
– Свищи наверх! – басит Завойко, и боцман, откозыряв, бегом пускается к грот-люку.
Дудка разливается серебристой трелью, топочут десятки босых грузных и легких ног. Бак и ют
