очарование будущим голос Ершова.
– Генералов и адмиралов много, мой друг.
– Но в поэзии нашей один адмирал!
– Пушкин?! Где он? Ведите меня к нему.
– Куда же вас вести? Шлюпка еще не подошла, а он был на берегу. Отдельно стоял, близко к матросам.
– Экой вы право. Что бы позвать на корабль… Первой записью значилось бы славное имя, и с ним 'Паллада' вошла бы в российскую словесность. А теперь… Что у вас, Завойко?
– Хочу доложить: ахтерштевень углубился на пятнадцать футов шесть дюймов, форштевень на одиннадцать футов два дюйма. Балласт в порядке. За поступлением воды установлено наблюдение.
– Так, значит, можно писать рапорт о благополучном спуске…
Были все основания рассчитывать, что до зимы 'Палладу' вооружат в Кронштадте. Ради этой цели и пребывал все лето Павел Степанович в лихорадке труда. Но адмиралтейское начальство после спуска отнюдь не спешило. Высочайшее благоволение объявлено, а камели для вывода фрегата из Невы оказались нужны сначала под транспорт 'Виндаву'. И, покуда их доставляли обратно к верфи, наступила ранняя зима.
По реке идет сало, льдины запирают мелководный бар, и надобно корпус ставить на зимовку.
– И чего ты кипятишься? – удивляется младший брат Сергей. – Радоваться надо, брат, что вместо Кронштадта зиму пробудешь в столице.
– Весьма подлое суждение о службе, Сережа, – взрывается Павел Степанович. – Этак ты учишь гардемаринов своей роты? Мне вверены люди, в большом числе не знакомые с кораблем. Казарма сделает их солдатами. А весною на 'Палладе' нужно иметь моряков.
– Да если так случилось! Философия учит в дурном искать хорошее, приспособляться к обстоятельствам.
Тон Сергея примирительный, и сам он полнотелый, круглолицый олицетворенное благодушие.
'В брата Николая пошел', – определяет Нахимов и еще пуще негодует:
– Этакая философия не по мне. И тебе на службе России не след ею руководствоваться. Пропадешь.
– А вот и не пропаду. Гляди – через три-четыре года Горковенко пойдет в отставку, и я стану инспектором классов. Сейчас имею в училище бесплатную комнату с дровами и свечами, а тогда займу квартиру, женюсь на Шурочке… Что?
'Что бы ему в пример иметь Платона, тот без корысти. Собрались в Сергее худые черты себялюбца Николая, а от Платона только любовь к округлости, чтобы без углов, без столкновений шла жизнь'.
– Я пойду, – после недолгого молчания произносит Нахимов.
Сергей не понимает мыслей брата. Так же благодушно он предлагает:
– Перебирайся ко мне, Павлуша. Сократишь расходы. Мамаше больше сможешь высылать. И мне легче будет, выкрою на новый мундир.
Уже подвинувшись к выходу, Павел Степанович неожиданно смеется. С ним это случается редко, и тогда он становится не похожим на себя. Так и сейчас: почти сев на пол, залился на высокой ноте, а глаза наполнились слезами. Едва отдышался, топая ногами и взмахивая руками, как утопающий.
– Что ж я смешного сказал? – обиженно спрашивает Сергей. – И хохочешь странно. Будто тебя щекочут.
– Подлинно так. Щекочешь. Очень щекочешь. И как ты умеешь для себя пользу извлекать из всего. Ладно, перееду. К Михаилу и Ершову ближе буду.
На фрегате должно держать часть команды. Следить, чтобы лед не повредил корпуса, не набралась вода выше ординара, да и охранять от расхищения. Зима суровая, а бедноты на Охте много. Люди промышляют казенным лесом, а то просто тащат на топливо. Но условия жизни на недостроенном корабле – в щелистой избенке плотовщиков – тоже скверные, и Нахимов каждую неделю сменяет дежурный наряд. А вся команда хлопотами старшего офицера недурно устроена в Новой Голландии.
Павел Степанович благодарит Завойко и уводит к себе. Его занимают вопросы:
– Чему можно без фрегата обучить для службы на фрегате?
– Что за зиму наши матросы должны изрядно узнать?
Не торопясь Нахимов перечисляет: во дворе поставить мачтовое дерево со снастью, чтобы матросы лазали и в снег и при ветре. Офицерам сделать чертежи внутренностей фрегата, такелажа и парусов, и по ним знакомить команду. Боцманам с квартирмейстерами обучать плетению матов, кранцев и тросов, вязанию узлов, кройке и шитью парусов. Командирам батарей рассказывать о пушках, заряжании и наводке. Штурману беседовать по карте Балтийского моря о навигации. Изучать также сигналы флажные и фальшфейеры.
– На том и господа офицеры будут совершенствовать знания, и к подчиненным ближе станут.
Завойко одобрительно кивает на все предложения и добавляет:
– Грамоте учить станем?
Павел Степанович, помолчав, предупреждает:
– В расписание только не вводите. А то вспомнят про ланкастерские школы и в либерализме обвинят. Петербург! Мичманам поясните…
Планы широки, и не все удается без опыта. Но командир и старший офицер 'Паллады' со страстью и упорством осуществляют свою программу и находят многих последователей. Сами матросы просят рассказать об устройстве флота царем Петром, о морских сражениях и кругосветных плаваниях, об андреевском флаге, и каждый день находится для всех офицеров дело в казарме экипажа.
И время поэтому бежит, уплотняя недели и месяцы, И еще ускоряют его бег – книги и частые душевные беседы все с тем же Ершовым и с Михаилом Рейнеке.
У Ершова, человека из народа, Павел Степанович черпает знания о жизни простых людей труда и их нуждах. С Рейнеке дружбу укрепляют общий интерес к морским наукам, стремление к преуспеванию родного флота.
– Опять небось адмиралтейский совет держал со своим эстляндцем. И чего нашел в этом сухаре? – нападает Сергей на поздно вернувшегося брата.
– Сухарь голод утоляет, – в тон брату усмехается Нахимов. – Не любишь ты и не знаешь флота, Сережа.
– Ладно, отступлюсь, носись с любезнейшим Михайлою. Но ты и от мужика Ершова редко выходишь. Тоже флотский интерес?
– Ершов – русский мужик. А мы, дворяне, – не русские ли?
– С нашими крепостными сдружись по этой причине.
– Немало и крепостных, перед которыми нам с тобою ломать шапки надо, кротко говорит Нахимов.
– Павел, Павел! Забыл ты о декабре двадцать пятого года?
– Напротив. И никому не пожелаю забывать. В средствах исправления общества не разбираюсь и тайных союзов избегал. Но в народ и лучшую его судьбу верю. Может быть, и наш предок, бежавший в Сечь, был рабом сытого боярина. Благо, ему повезло…
Сергей нервно распахивает дверь в коридор, но в нем стоит ночная тишина, а стены толстые, и он поворачивается к брату:
– Зачем же служишь неодобряемому порядку?
– Я служу отечеству, Сергей. Я, кажется, неплохой моряк, а России нужны моряки особливо. Сильнейшие державы суть державы морские. И как бы тошно ни было мне, до смерти буду держаться примера достойнейших людей флота; так поступал покойный Василий Михайлович Головнин, так поступали они…
Сергею жутковато слышать брата. Да и многословие такое не в обычае Павла. Младший Нахимов не знает, что ответить, и, молчаливо раздевшись, тушит огонь. Но сон не идет. Еще из-за Павла к черту пойдет карьера, и свадьба не состоится. Да и самого брата жалко. Прямую свою дорогу в адмиралы перекапывает.
– Ты не спишь, Павел? Я тебе скажу по-доброму – зарекись от жизни на берегу. На корабле – как в
