вызывает Нахимова вместе с другими командирами выслушать царское спасибо за службу. И тогда Рикорд, старший из флагманов, знающий Павла Степановича по Средиземному морю и по дому покойного друга Головкина, напоминает императору о поступке Нахимова.
– Помню, – громко говорит Николай, – подзови его ко мне.
Павел Степанович смотрит в красивое жестокое лицо царя, подняв голову. Он сам рослый, но Николай на голову выше.
– Ты наваринец?
– Да, ваше величество.
– Хорошо служишь. Мой генерал-адъютант Лазарев просит отдать тебя. Поздравляю с чином капитана второго ранга. Назначаю тебя командующим новостроящегося черноморского корабля. В память победы моих войск он назван 'Силистрией'. Служи.
Надо что-то отвечать на царскую милость, но Нахимов растерянно склоняет голову и молчит.
– Ваше величество, – раздается, кладя конец тягостной паузе, едкий тенорок, – для одного из героев Наварина ваша милость оказывается страшнее турецкого огня. На последний, говорят, 'азовцы' отвечали быстро.
– Жизнью своей готов служить России и вашему величеству, – с запозданием произносит Нахимов, и так глух его голос, что самому кажется чужим.
Император небрежно кивает головой и в окружении членов своего штаба проходит вперед. Но владелец едкого тенорка, гигант ростом (он еще длиннее царя и, как говорят, повторяет всем обликом знаменитого своего предка), замешкался и удерживает возле себя Беллинсгаузена:
– Каков молчальник был у вас! – Тенорок уже не едкий, а просто презрительный.
Старый адмирал не хочет быть несправедливым:
– Но, князь, вам, начальнику Морского штаба, должно быть известно, как этот молчальник своевременно заговорил у Дагерорта.
– Вы великодушны, Фаддей Фаддеевич, – намеренно возвышает голос князь Меншиков и в упор смотрит на неуклюжего, ненаходчивого командира фрегата: В конце концов, любой бывалый штурман сделал бы то же, и даже боцман, вот именно боцман.
Почему-то представляется, что от этого человека надо еще много ждать дурного… Он как черная тень. И даже светлее становится, когда царь с вельможами сходят на катер.
– Так вот он каков, наш князь Меншиков, наш начальник Главного морского штаба из кавалерийских генералов, величайший из придворных остроумцев…
Нахимов говорит тихо, но Завойко хорошо услышал:
– Экий грубиян.
– Да нет же, попросту аристократ. Грубияном можно было называть предка его, Алешку, да и то – покуда титулы и должности не предали забвению жизнь пирожника и денщика.
Глава седьмая. Новые дороги
Не узнать Павла Степановича в его лихорадочных сборах на юг. Даже встреча с Меншиковым, по- прежнему надменным и презрительным, лишь тенью проходит по лицу. Он оживлен и весел, не сутулится как всегда, и в новом сюртуке с эполетами капитана 2-го ранга выглядит на венчании брата гораздо представительнее жениха.
Все складывается отлично. Хрустящий лист с назначением, подорожная и подъемные получены. Нежданно нашелся спутник, старый корпусный приятель Чигирь, возвращающийся к месту службы – в штаб Лазарева. Едет с Павлом Степановичем и Сатин, будущий боцман 'Силистрии'. Приобретены новый секстан в щегольском футляре и складная подзорная труба; книги старые и вновь купленные заняли два ящика и изрядно истощили пачку ассигнаций.
Но о деньгах Нахимов думает сейчас еще меньше обычного. Добрую половину получки вручает брату с напутствием баловать молодую жену.
– Ты не стесняйся в расходах, Сережа… Сашеньке не грех угождать. И я впредь буду тебе высылать. Много ль надо на корабле. И вот еще, ты мать выпиши, скучно старой в деревне.
Сергей самодовольно и значительно улыбается:
– Спасибо, Павел. Но Шура скромна и нетребовательна, а выше головы не прыгнешь. Насчет мамаши, полагаю, следует ее спросить. Ты заедешь по пути в нашу деревеньку?
– Что? Нет, это слишком в сторону. В подорожной выписан маршрут через Витебск, Кременчуг и Елисаветград. А вот ты возьми отпуск, свези Сашеньку к мамаше. Надо ей скорее познакомиться с моей сестренкой, новой дочерью.
Он говорит и глядит на хлопочущую Сашу. Да, несомненно, сейчас Сергей не стоит своего счастья. Но Саша его переделает, благотворно повлияет. Любо не то, что невестка хороша. Любо, что она умница, чувствительна к страданиям людским, пытлива и пряма в суждениях…
Поутру во дворе стоят коляска и тарантас. Вещи уложены, и среди них умащиваются Сатин с двумя денщиками. Неопохмелившийся, сонный Чигирь ходит вокруг коляски и часто достает часы-луковицу.
– Павел Степаныч, Павло, время трогаться.
– Сейчас, дружище. Сейчас Сашенька придет с братом.
И правда, она спускается в простеньком утреннем платье и туфельках без каблучков. Ее пышные волосы уложены в высокую прическу. Восхищающим жестом загорелой руки прячет за ухо выбившийся завиток и останавливается перед названным братом.
– Павленька, вы в нетерпении нас покинуть?
Карие влажные глаза смотрят с упреком, а в углах решительного маленького рта прячется нежность.
– Пора, сестрица, чтобы к ночи быть в Луге.
– Не забывайте же нас, возвращайтесь. Сергей смотрит из-за плеча жены и небрежно притягивает Сашеньку к себе.
– Безусловно ждем в будущем году – ты должен явиться в роли крестного нашего первенца.
Опять улыбка брата кажется Нахимову неприятно самодовольной. Но прочь завистливые чувства! Очень хорошо, что Сергей счастлив.
Павел Степанович наклоняется к смущенной Сашеньке:
– Он прав. Может ли быть большая радость – понести к купели маленькую Сашу?
Последние объятия. Сергей отходит к Чигирю, а Сашенька доверчиво прижимается щекою к эполету и таинственно шепчет: 'Приезжайте, бобыль, я вам невесту разыщу'. И у Нахимова на таком же шепоте срывается полупризнание: 'Ежели найдете схожую с вами…'
И вот коляска перестала прыгать на неровных камнях. Песчаная дорога пошла лесом. Верещат вдавливающиеся в сухую землю колеса. Звенит подвязанное к рессоре ведро. Топочут быстрые кони, и лишь от скуки взмахивает кнутом ямщик: 'Но, милые, но-о, не ленись'. Позади Луга, тишь застывшей псковской Руси. Она подступает к большаку полосками сжатых полей, темными срубами редких погостов, еще более редкими усадьбами помещиков с белеющими барскими домами, липами и вязами в садах. Над верхушками синих елей и зонтичными кронами сосен проглядывает бледное сентябрьское солнце. Долго всхрапывавший Чигирь вдруг вкусно зевает.
– А ты не поспал, Павло? Все мыслями в столице? И, не дожидаясь ответа, приказывает ямщику:
– Подгони, братец, коней к воде. Разомнем ноги.
Ямщик охотно выполняет распоряжение. Скосив глаза, он видит, что барин тянется к погребцу. Надо полагать, чарочка перепадет и ему.
Вода в луговой речке подернута ряской и тепла. Чигирь тормошит Павла, и, раздевшись, они пересекают медлительный поток до другого, высокого берега, потом плывут по течению.
– Это что, – отдуваясь и пристраиваясь к скатерти, уставленной закускою и Сашиными пирогами, объявляет Чигирь. – Это разве вода? Так, иллюзия, друг сердешный. Наш Николаев стоит на слиянии Буга и Ингула. Вот эти реки ласковы. Доедем и сразу бултых – смывать дорожную грязь. А на Неву в октябре разве
