риск. Пусть сегодня ночью прибавится еще прядь седых волос на твоей умной голове, Евгений Николаевич…
Седых взял указку и уверенно доложил:
— После выполнения задания летчиков будем сажать на соседних аэродромах.
Скорняков прикинул в уме расстояние от аэродрома, где находились эскадрильи резерва, до рубежа перехватов и обратно и взглянул на часы. Прошло двадцать пять секунд. Интересно, что выдаст «Сапфир»? Он нажал клавишу пульта, несколько секунд машина «молчала», потом на табло вспыхнули символы и знаки. Так, так. Перераспределить силы, основная тяжесть ложится на ракетчиков. Лисицын прав — погода сверхсложная, особенно для посадки. Сажать на других аэродромах, как предлагает Седых? Опять Лисицын прав: в ночной кутерьме могут не уследить за таким количеством самолетов. Что же делать? Половина ракетчикам… А остальные? Что доложит главный ракетчик Беловол?
В зале стало совсем тихо. В звенящей тишине слышались лишь легкое жужжание вентиляторов да щелчки многочисленных реле.
— Товарищ Беловол, ваше предложение?
Беловол одернул китель и громко доложил:
— Согласен с генералом Лисицыным! Ракетчики справятся, я в них уверен!
— Уверенность — важный фактор. — Скорняков невольно дернул головой. — Но надо немедленно произвести расчеты! Займитесь! Потом доложите. Товарищ Седых, вы уверены, что органы управления, командиры, штабы справятся с посадкой истребителей на другие аэродромы? На дворе — ночь! Погода сложнейшая. Эфир забит до отказа, не исключены помехи. Понимаете сложность управления экипажами?
— Я уверен и в летчиках, и в командных пунктах!
Управлением экипажами буду заниматься лично сам, полковник Смольников и полковник Прилепский.
— Что скажет наш главный оператор Николай Николаевич Тужилин? — произнес Скорняков и тут же добавил: — Смелее, смелее, Николай Николаевич, время бежит!
— Нужно немедленно поднимать в воздух истребители! — доложил как всегда четко Тужилин.
— Спасибо.
«Таким образом, — размышлял Скорняков, — все идет к тому, чтобы пойти на большой риск. Поднять истребители ночью в сложнейших метеоусловиях! Лисицын и Беловол против, Седых и Тужилин — за. Что делать? Мозги скоро расплавятся от напряжения». — Он потер виски, лоб, взъерошил волосы, поднялся с кресла и приглушенным, с хрипотцой от волнения голосом произнес:
— Истребители — в воздух! Первую группу целей до подхода перехватчиков учебно уничтожить ракетчикам! — И посмотрел на секундомер.
Прошло пятьдесят семь секунд. Подзадержался на этот раз с принятием решения. Обычно справлялся быстрее. Но и обстановка сегодня высшей категории сложности. Теперь смотреть всем в оба. Главная тяжесть учебного уничтожения целей ложится на истребителей. Без авиации разгромить воздушного «противника» невозможно.
— Евгений Николаевич, — Скорняков вполоборота повернулся к Седых, — берите Смольникова и Прилепского, все внимание управлению авиацией. Установите контроль за каждым самолетом, особенно за теми, что будут садиться на других аэродромах. Прошу вас сосредоточить все усилия на решении этой задачи. Все остальное поручите направленцу.
Седых выслушал указания командующего, кивнул обоим офицерам, и они втроем направились вдоль АРМов в угол, который в шутку называли «летным»: там были размещены основные средства управления и контроля за авиацией.
Теперь, думал Скорняков, все зависит от тех, кого он, командующий, учил в свое время. Теперь уже не он, а другие решают успех. Он снял трубку телефона, вызвал командиров частей и, переговорив с каждым, уяснил элементы воздушной обстановки, о которых не знал, а узнав, сделал несколько записей в рабочей тетради и запомнил.
Он не мог видеть воздушных боев, слышать голоса и команды ведущих летчиков, но всем своим существом ощущал нарастающий накал развернувшегося за сотни километров сражения, словно был там, в гуще боевых порядков, и вместе с только что поднятыми перехватчиками мчался в атаку на бомбардировщиков. И снова, в который раз, ему захотелось оказаться в кабине истребителя или хотя бы на выдвинутом вперед пункте управления, слышать грохот работающих на форсаже двигателей, свистящий шум рассекаемого крыльями истребителей воздуха, доносящиеся по радио голоса летчиков.
Он заметно оживился, когда начальник связи включил мощную радиостанцию: из динамиков в зал ворвалась миогоголосица радиопереговоров и команд.
— «Севан»! Я — Триста двадцать пятый. Вас понял!
— Я — «Груша»! Сороковые — вам высота пятьсот! Цель у водного рубежа! Поиск автономно!
— Я — Пять ноль шесть. Остаток восемьсот! Буду садиться на «Туземце».
— Добро! Садитесь с ходу.
— Я — «Днепр». Всем «маленьким» в квадрате сорок один семь четыре покинуть зону. Начинают работать ЗУРы!
— Атакую группой!
— Пять ноль шесть. Я — «Туземец». Сообщи остаток.
— Я — Пять ноль шесть. Остаток восемь.
— «Большой», не крутись! Пленка нужна!
— Я — «Туземец». Переходи на снижение, оборотики убавь.
— Атаку закончил! Ухожу с набором!
«Вовремя подняли резерв перехватчиков. Теперь уж наверняка», — удовлетворенно подумал Скорняков. Из всего половодья слов и цифр незаметно выбрал для себя Пятьсот шестого и слушал только его. Пятьсот шестой шел с малым остатком горючего, запаса топлива для посадки в установленном районе базирования не хватало, поэтому он решил садиться на ближайшем аэродроме. «Проморгал, — мысленно упрекнул Скорняков летчика. — Где же это он сжег горючее? Наверное, долго мчался на форсаже, своевременно не запросил у командного пункта разрешения на выключение форсированного режима. Наверняка кто-то из молодых. Нет еще нужной выдержки, зрелости, потому и сжег горючее раньше времени. Теперь с топливомера глаз не спускает. В силу вступил закон подлости. А в эфире — рабочий гвалт. Забывать стали старый авиационный обычай: в воздухе ЧП — всем, кроме терпящего бедствие, молчать».
Скорняков поднялся, направился в «летный» угол, к полковнику Седых, и тут же услышал по громкоговорящей связи его тревожный голос:
— Внимание на КП! В квадрате сорок шесть — семьдесят четыре самолет терпит бедствие! Работать только на прием!
За Скорняковым в «летный» угол направился и Лисицын. Тут же упрекнул полковника:
— Что я вам говорил, товарищ Седых! Кто был прав? «Посадить на другие аэродромы». «Летчики подготовлены»! Вот вам и подготовлены! Разве можно было поднимать истребители в таких метеоусловиях?! Ночью! Когда в воздухе самолетов больше, чем звезд! Ребячество! — И подумал: «Седых отличиться захотел, наверняка потом скажет: «Авиация действовала в условиях, максимально приближенных к боевым. Риск оправдан».
Седых будто не слышал раздраженного Лисицына и продолжал делать свое дело, вполголоса переговариваясь го со Смольниковым, то с Прилепским; он видел, что рядом стоят Скорняков и Лисицын, но спокойно продолжал помогать терпящему бедствие летчику, управлял самолетами, находящимися в воздухе.
«Может, и прав Лисицын, — подумал Скорняков, заметив, что Седых трудится в поте лица. — Управлять авиацией при такой массе самолетов стало невозможно. И эта проблема требует автоматизации. Разве могут Седых или Прилепский держать в голове все необходимые данные». Он посмотрел на Прилепского: тот сжимал левой рукой микрофон, правой делал записи, не отводя взгляда от экранов и табло. Лицо покрылось испариной, щеки ввалились. Работает на форсаже, у самого предела человеческих возможностей. А тот же Седых… Отвечает за всю авиацию, беспрерывно принимает решения, помогает
