предложил перевести деда в одну из частных американских клиник. Предложение, в общем, не такое уж глупое — если все чародейство свартальфар не в силах поднять его на ноги, почему бы не попробовать человеческую магию, которую обитатели Митгарта именуют медициной? Мать только улыбнулась и покачала головой, уронив на пряжу свои черные косы. В косах я с ужасом заметил проблеск седины. «Как же так, ведь мы не стареем!» — хотелось мне закричать во весь голос, но вместо этого я лишь подошел к ней и, склонив голову, поцеловал прохладную руку. Эта рука, такая хрупкая, часто спасала меня от тяжкого отцовского кулака. Потом, конечно, уже я защищал мать — если Драупнир хотя бы голос на нее повышал, ему об этом быстро приходилось пожалеть. Однако мы растем до обидного медленно. Сколько часов провел я в темной кладовке, скрипя зубами от горя и злобы: не потому, что боялся темноты или обещанных мне каменных гулей с червями Мотсогнира, а потому, что знал — там, в светлых палатах, отец отыгрывается на матери за минутное унижение. Как?то я заявил ей: «Когда я вырасту, я убью отца и женюсь на тебе». И честно собирался так поступить. И даже осуществил первую часть обещанного — только мать совсем не обрадовалась. Нет, она ничего мне не сказала. Инфвальт вообще славилась молчаливостью, что среди наших женщин большая редкость. Но за молчанием этим крылась такая твердость, что куда там Зигфриду, куда там Беовульфу и Хродгару со всей их дружиной. И не надо, не надо, пожалуйста, никаких рассказов о том, как я подглядывал за ней, юной еще тогда, купающейся в озере, и детскими своими пальчиками так и теребил ширинку! Не подглядывал. Не было. Не теребил. Я любил мать, подобно всем этим, рыцарским и легендарным, готовым жизнь положить за перчаточный пальчик своих прекрасных дам. Живущим даже не любовью, не воспоминанием о любви, но левым каким?то о ней представлением. А Инфвальт хотела всего?то навсего нормального сына. Природа взяла свое на моих братьях. Все они выросли честными свартальвами и давно, переженившись, разбрелись по соседним и не таким уж соседним кланам. Таков обычай: наследник у Царя?под?Горой должен быть только один. Деду просто не повезло.
На третий день после моего возвращения мать собрала рукоделье и вышла из комнаты, оставив меня наедине со стариком. Тот опустил веки, веля подойти поближе. Я подчинился. Старик поднял узловатый, годами кузнечной работы выдубленный палец, и указал на стоящий рядом с ложем табурет. Я присел. Облизав сухие губы, Дьюрин тихо сказал:
— Готовься, Ингве. К тебе переходит Нидавель?Нирр.
— Да что ты, дед…
Он поднял пергаментную ладонь, приказывая мне молчать.
— Ты унаследуешь наш древний венец в страшные дни, мальчик. Зараза поразила наш дом…
Я насторожился. Какая еще зараза? Свартальфар не подвержены болезням смертных, а то всем бы нам уже загнуться от рака легких и силикоза.
— Смерть и распад, — продолжал дед.
Я решил, что старик бредит, и поднес ему кубок с водой — однако Дьюрин отвел мою руку.
— Мне трудно говорить, а сказать надобно многое. Когда мир был еще молод… Когда жизнь не утекала между пальцами, а плескалась, как вино в кубке, наполненном до краев, и кровь моя была горяча… Я совершил неслыханное. Непревзойденное. Ни один из наших кузнецов…
Тут он замолчал надолго — настолько, что мне надоело ждать, и я решил взбодрить беседу.
— Да, дед, твое мастерство славилось издавна.
— Ты спешишь, — печально сказал дед. — Все вы, молодые, спешите. Спешил и я…
Вдруг он бросил на меня тревожный взгляд, и пальцы его сжали покрывало.
— Ты хочешь моей смерти. Тебе не терпится примерить мой венец, я вижу!
— Да живи еще тысячу лет, на кой мне сдался твой венец?! Век бы его не видать.
Терпение мое быстро подходило к концу. Я с усилием напомнил себе, что передо мной умирающий старик, мой дед, и его последние слова надо выслушать во что бы то ни стало.
— Вы все хотите моей смерти, все, — продолжал между тем бушевать Дьюрин, горячечно посверкивая глазками. — Мать твоя подливает мне в питье ядовитое зелье.
Я прикрыл глаза, медленно сосчитал до двенадцати и снова открыл. Как я жалел, что рядом не было некроманта! Вот у него бы точно хватило терпения выслушать все дедовы бредни и отделить крупицу истины от бессмысленного бормотания. Вдруг старик подскочил на кровати и дико уставился на меня:
— Меч! Нашел ли ты меч!
— Дед, лежи, Имира ради.
— Ты должен найти меч.
Наглинг я, кстати, так и таскал с собой. После слов Иамена я по?другому взглянул на древнее оружие и решил, что нечего разбрасываться пусть и чужим, а добром. Сейчас меч лежал у порога комнаты. Входить к деду с оружием — это было как?то уж слишком, но в Нидавеллире меня так любили, что любое средство защиты могло оказаться не лишним. Убедившись, что свернуть дедовскую мыль к более практичным вещам мне не удастся, я встал, вытащил клинок из ножен и протянул старику. Я ожидал, что Дьюрин в своей горячке вцепится в Наглинг, как во вновь обретенного блудного сына. Старик мимоходом ощупал клинок и с неожиданной силой отшвырнул в сторону. Меч обиженно зазвенел по камням.
— Меч… — прохрипел он.
— Да какой меч, дед? О чем ты говоришь?
Неожиданно глаза старика прояснились. Игнорируя все мои попытки уложить его обратно в постель, он сел прямо и ровно и глухо сказал:
— Более шестнадцати веков назад по счету смертных я подчинил себе древнего демона и вложил его сущность в откованный мной клинок. Я назвал меч Тирфингом — Разрывателем, ибо нет ничего, что не поддалось бы власти клинка, в Митгарте, в Свартальфхейме, в Хель или в иных мирах. Мой Тирфинг разрубает с равной легкостью железо, камень, человеческую душу и душу бессмертного…
— Постой, дед. Какой демон? Демонов не существует, это и малые дети знают.
Старик перевел на меня замутненные временем зрачки, и на секунду мне почудилось, что это совсем не дед мой глядит: с лица Дьюрина смотрели насмешливые глаза некроманта.
«Нифлингов не существует…» Неужели я вечно буду наступать на одно и то же кайло, причем любимой мозолью?
— …душу бессмертного, — продолжал Дьюрин, как ни в чем не бывало, — и ту пуповину, что связывает все сущее в семи мирах, ствол ясеня Игдрассиль. Срок его на исходе… Мир постарел, холодеет солнце, время жизни сменяется временем смерти и обновления. Грядет Рагнарек. Воет ведьма в Железном Лесу, наступает зима Фимбул, спешат боги на последнюю битву. Волк Фенрир пожирает солнце, рвет землю в клочья мировой змей Ермунгард. Корабль Нагльфар отплывает из Хель, на борту его празднует освобождение Локи Убийца Богов. С ним Утгарт?Локи и брат его Хрюмр и все етуны. Битва кипит, рушатся стены Асгарда…
Я утомленно вздохнул. Выслушивать «Старшую Эдду», да еще и в скверном шамкающем пересказе, мне было совершенно не в тему.
— Дед, ты говорил о демоне.
— Я говорил о мече. Найди меч. Передай его Бальдру сыну Вотана, чтобы могучим ударом перерубил он ствол мирового древа…
— Дед, Бальдр погиб еще до твоего рождения. Ты предлагаешь мне воспользоваться услугами некроманта? Тогда тебе подфартило: у меня как раз найдется знакомый. Берет недорого, специалист широкого профиля, по выходным работает с двадцатипроцентной скидкой…
Короче, меня понесло. С таким темпераментом, как утверждает Ингри, в древности меня бы непременно прикрутили к скале кишками собственного сына. Какое счастье, что наследником я не успел обзавестись. И, если верить деду, уже не успею.
Пока я изгалялся, как мог, старик продолжал пересказывать творение Снорри Стурлусона — которое, я был твердо уверен, имеет к реальности не большее отношение, чем теория Большого Взрыва. Наконец в глотке Дьюрина, видимо, пересохло, и он упал на постель.
— Тебе воды дать, дед?
Старик слабо махнул рукой.
Я пожал плечами и вышел из царской опочивальни. За порогом уже стояла мать со свежим кубком лекарства. Ничего мне не сказав, она скользнула в спальню деда и прикрыла за собой тяжелую дверь.
А на следующее утро я покинул Нидавеллир навсегда. То, что над миром царит утро, я узнал, лишь
