слышать мне было неприятно. Будил, когда мальчишка орал от приснившихся кошмаров. Как?то раз он попытался забраться ко мне на нары, пидоренок несчастный, хотел приласкаться. И я тогда его не тронул, лишь сшиб пинком вниз.
И лишь однажды…
После мордобоя в кузнечном цеху меня перевели на работу в токарную мастерскую. Я обтачивал на станке какие?то бесчисленные болванки, делал болты и шурупы, стараясь не прислушиваться к пронзительному визгу фрезы в соседнем цеху. По крайней мере, в этой работе имелось хоть какое?то подобие смысла — хотя я не был уверен, что в соседнем цеху со всех моих прекрасных шурупов не стачивают нарезку и не отправляют их на переплавку. Под ногти мне въелся металлический порошок. Многие в цеху кашляли. Иногда плохо закрепленная заготовка срывалась с чьего?нибудь станка и принималась скакать по комнате, сея смерть и разрушение. А в целом, работа как работа. Я привыкал. Уже привык. В этом?то и заключалось самое страшное. Побудка, миска бурды, кружка отравы, работа, жрачка, сон. Я привыкал к тюремному ритму, я почти уже с ним сжился. Единственное, что еще держало меня на поверхности: истории Драупнира. Они напоминали мне, кто я такой и зачем я здесь. Мысль о мече казалось с каждым прошедшим днем все невозможней — просто еще одна сказка. И все же была она, эта мысль, была.
Посреди ночи врубили свет, и по решеткам застучало.
— Заключенные, на выход.
Это был шмон. Еще пару дней назад проверка меня бы не смутила: что они могли отобрать, кроме жалкого листочка с врезавшимся в память стихом? Сегодня, однако, шмон оказался не в тему. Как раз днем я ухитрился сделать аккуратную заточку и спрятать в рукаве, ловко избежав внимания охранника. Особых планов на заточку у меня пока не имелось. Замки в камерах были электрические, стены — толстые. И все же заточка — она и есть заточка, для чего?нибудь да пригодится. Я лихорадочно оглянулся. И сунул металлический штырь в узкую щель за раковиной.
Проверяли нас не особенно тщательно. Зачем, если всегда и везде взбунтовавшегося зека можно было утихомирить ударом из?за спины? Мы с Драупниром вывалились в коридор, где подверглись личному досмотру. Два Цербера вяло ворошили матрасы. И тут я заметил, что пацан испуганно пялится на раковину. К сожалению, заметили это и Церберы. Один из них шагнул к умывальнику, и тут пацан заорал:
— Это не мое! Это его!
И ткнул, гаденыш, в меня пальцем.
Когда я очухался — отметелили на сей раз основательно, и в отключке я провалялся почти до побудки — на лбу моем оказалось степлившееся полотенце. Я выругался и скинул мокрую тряпку. Драпнир испуганно шарахнулся в угол и оттуда провыл:
— А у меня они ваксу забрали!
Это меня и доконало.
Я забил щенка ногами под нары. Я избивал его радостно и вдохновенно, вымещая скопившуюся за недели ярость. Я вытащил его из?под нар, вздернул на ноги и врезал пару раз под дых, снова уронил на пол и доканчивал дело уже ногами. Парнишка кричал, цеплялся за штанины комбинезона, заливал их кровью из разбитого носа. Нет, я не изувечил его. Когда я закруглился, у пацана еще хватало сил подвывать и всхлипывать, размазывая слезы и юшку по лицу. Кажется, он рыдал в основном о своей ваксе. Я рухнул на матрас, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Приснились мне, по обыкновению, кишки Червя.
На следующий день в цеху я был мрачен. Драупнир с утра выглядел неважно. Едва на ногах держался, в столовке с тоской поглядел на обычную миску с бурдой — и отставил в сторону. Угрызения совести меня не мучили, как не мучили и тогда, когда взрывом разнесло злополучную шахту. Пять лет назад или тысячу лет вперед, кто скажет? И все же было противно.
После обеда, убедившись, что гнусное чувство просто так никуда не денется, я подошел к местному жуку по кличке Жук. Жук обладал поистине мистической способностью раздобыть все, что угодно, от журналов с фотками голой Марлен Дитрих (никогда неглиже не фотографировавшейся) и до сигарет. Карманов в наших комбинезонах не полагалось, но все раньше или позже обшивались внутренними — так вот у Жука под его серым одеянием нашито было столько, что он и вправду напоминал скарабея. Увидев меня, жучара засеменил лапками и попятился к своему станку. К этому времени в блоке «К» за мной уже прочно укрепилась репутация психопата — увы, вполне заслуженная.
— Жук, задушевно сказал я. — Достань мне ваксу.
— К?когда? — вякнул Жук.
— Да вот прямо сейчас.
К концу смены в потайном кармане моего комбинезона лежала новенькая, блестящая жестянка с ваксой.
Когда я вошел в камеру и протянул испуганно отпрянувшему пацану коробку с ваксой… Пожалуй, это единственное светлое мое воспоминание об этих жутких неделях.
Вечером, когда ботинки были отполированы до зеркального блеска, Драупнир спросил по?обыкновению с нижних нар:
— Рассказывать?
— Гони, — согласился я.
— «Сказание об Ингви Лорде и Мече?Демоне», — тожественно начал мальчишка.
Повезло мне, что я нынче обитал наверху — а то непременно пробил бы башкой второй уровень.
— Что?! Как ты сказал?
— Я могу что?нибудь другое, — поспешно выпалил Драупнир.
— Нет, нет, давай. Откуда ты эту историю знаешь?
Судя по голосу пацана, он гордо улыбался.
— «Сказание» — одна из древних саг, дошедших к нам из прошлого мира, где Солнце было всадником в огненном венце, несомым квадригой борзых коней…
Я слегка расслабился. Если борзых коней, тогда ладно. Мало ли кого как зовут?
— Ингви и друг его и побратим Агни были подмастерьями в кузне Небесного Кузнеца Ильмариннена. Добавлю, что была у Ильмариннена прекрасная, как луна и солнце, дочь Бьорг, и Ингви и Бьорг полюбили друг друга с детства. Весело звенели молоты в Небесной Кузне, и лишь одно печалило Ингви и его побратима: когда глядели они вниз, на окутанную облачными грядами землю, взорам их открывались неисчислимые несчастья и беды. Свирепые чудовища и жестокие деспоты изводили род людской, вызывая в сердцах побратимов великую жалость. И тогда друзья поклялись, что покинут Небесную Кузню и не вернутся, пока не избавят человечество от напастей. Долго плакала прекрасная Бьорг, но Ингви сказал ей: «Возлюбленная моя, как можем мы быть счастливы на небесах, когда на земле столько страданий. Подумай о будущих детях наших — что увидят они, если захотят кинуть вниз свой чистый взгляд? Подумай и о том, что сватался к тебе сам свирепый Бог Грома, великий герой и воитель. Клянусь — мы сочетаемся браком, когда земля будет свободна, и когда сравнюсь я в славе и силе с Громом». Бьорг заплакала еще горше, ибо не нужны были ей ни слава, ни сила, нужен ей был один лишь Ингви — однако видя, что решение возлюбленного непреклонно, смирилась и обещала ждать.
В Небесной Кузне ковали оружие для Бога Грома, ковали точно бьющие молнии, но для той битвы, на которую устремились побратимы, нужно было иное. Издавна в Облачной Стране бытовала легенда о древнем Мече?Демоне, сильнее которого нету во всех Семи Мирах. Меч этот нельзя было ни купить, ни украсть. Можно лишь взять его в честном поединке, получить в дар или же заслужить. Однако последний хозяин меча так напуган был страшной колдовской силой клинка, что закинул его далеко в Болото Теней, непроходимую топь, кишащую змеями и призраками?кровопийцами. Воин давно погиб где?то в дальнем краю, и века меч ржавел под водяной толщей.
Побратимы решились добыть меч. Долгие дни шли они через болото, отбиваясь от змей и призраков обычным оружием и светлыми небесными молниями. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Безгранична была топь, и наконец Агни отчаялся. «Ингви, брат, — сказал он. — Цель наша благородна, однако достичь ее можно и с помощью смертного оружия. Давай же повернем обратно и покинем это ужасное место». Однако Ингви, твердо решивший добыть колдовской клинок, лишь упрямо покачал головой. Агни, убедившись, что побратима ему не переубедить, вознамерился идти обратно. Тогда Ингви отдал ему
